Театр Суббота

В театре «Суббота» показали продолжение спектакля про Цацики — скандинавского мальчика с необычным именем. Оригинал про его школьные будни был в лонг-листе «Золотой маски», номинантом премии «Прорыв» и триумфатором румынского фестиваля FRIST. Критик Наталья Эфендиева посмотрела «Цацики и его семья» и рассказывает, почему фантазийный спектакль с предельной театральной условностью понравится и детям, и взрослым.

В театре «Суббота» сыграли премьеру «Цацики и его семья» — сиквел истории про шведского мальчика с удивительным для скандинавских широт именем. Тайну его происхождения раскрыли в первой части «Цацики идет в школу», а теперь главный герой (Станислав Демин-Левийман) и неугомонная Мамаша (Софья Андреева) отправляются в Грецию — знакомиться с цациковым отцом.

В «Цацики идет в школу» декорация состояла из обычного стола, за которым сидели актеры, и портфеля гипертрофированных размеров, размещенного за их спинами, и выразительно намекавшего на будущее героя. Все внимание сосредотачивалось на исполнителях и их виртуозной игре с предметами, будоража и раскачивая зрительское воображение.

Публика делится на две группы: родители и разновозрастные дети (от 6+ как того требует афиша). Первые смотрят на происходящее с нежностью и ностальгией: счастливый повод вспомнить как, скажем, «строили» палатку из стола и шерстяного одеяла. Вторые — с восторгом и удивлением («а что, так можно было!?»). Еще бы! Ведь транспортир здесь легко превращается в телефонную трубку, а тетрадный лист в галстук или вату для носа.

В новом спектакле найденный прием продолжили развивать, а к дуэту Софьи Андреевой и Станислава Демина-Левиймана присоединился Артем Лисач. Все роли, а их, надо сказать, по-прежнему немало, распределены между тремя артистами. Каждый персонаж обозначается через какой-либо объект (полотенце, маска с трубкой для подводного плавания, курительная трубка) или предмет одежды (шляпка-зонтик, бандана). Например, чтобы показать езду на мотоцикле нужно всего лишь два надувных круга и издавать громкий рык, словно заводится мотор. Цациковой канадской кузиной Элен артистка Андреева оборачивается, всего лишь надев на голову разноцветную шляпку-зонтик и заговорив с акцентом. А если выдавить на шлепанец сгущенку, получится бутерброд с вареньем. Мера театральной условности здесь предельная и публика с радостью ее принимает.

Вся декорация сиквела представляет собой небольшое спортивное сооружение с веревочной лестницей, гимнастическими кольцами и баскетбольной корзиной. Волею режиссера Юлии Каландаришвили, художника Марии Смирновой-Несвицкой и актеров эта конструкция будет превращаться в дом отца — ловца каракатиц, школьный класс, квартиру, где живут Цацики, Мамаша и Йоран, берег моря. Игра здесь настолько зажигательна и азартна, что невозможно ею не проникнуться. А уж феерический рэп, который задорно читает артистическое трио ближе к финалу, способен растопить сердце даже самого закостенелого скептика.

Если в первом «Цацики» откровенно говорили о школьной травле и как ее преодолевать, то во втором речь заходит о способности принять неизбежное — например, расставание с тем, кого любишь. Но с героем, придуманным шведской писательницей Мони Нильсен-Брэнстрем, разлучаться пока не хочется. Тем более, что в «цациковой» серии есть еще целых четыре книги, пока неосвоенные театром и режиссером Юлией Каландаришвили.

14 и 15 декабря в петербургском театре «Суббота» пройдет премьера спектакля «Цацики и его семья». Режиссер Юлия Каландаришвили ставит уже вторую часть книг о Цацики, созданных шведским автором Мони-Нильсон-Брэнстрём.

О спектакле и значении сюжета о Цацики для современного театра для детей журналу ТЕАТР. рассказала режиссер Юлия Каландаришвили:

«Наш герой — мальчик Цацики — растет, и мы растем, поэтому средства в этом спектакле будут уже не такими минималистичными. В новой истории в мире Мамаши и Цацики появляется кто-то третий, и у нас в спектакле появится ещё один персонаж. Неизменным останется способ игры, как и в большинстве моих детских спектаклей, где детали становятся только импульсом, помогают детям дофантазировать образ. Мне кажется, это одна из главных задач театра. У самих детей сейчас достаточно готовых образов вокруг — в компьютерах, в телефонах, в телевизорах, в игрушках, в основном это то, что не требует включения фантазии. А я считаю процесс, когда внутри своей головы ты можешь создавать мир, важным этапом развития человека. С моим крестным сыном мы однажды вывели такое правило: если не знаешь, что это — придумай, а если знаешь — забудь и придумай заново. Этим методом я пользуюсь в большинстве своих спектаклей.

Сейчас в театре для детей, как и в современной детской литературе, стало меньше запретных тем, хотя нам часто влетает и за первого «Цацики», потому что Мони Нильсон из тех авторов, которые не заигрывают с детьми, но при всей своей откровенности и прямоте остаются очень нежными. Вся история о Цацики — очень честная. Она раскрывает самые сокровенные и, может быть, неловкие моменты во взрослении ребёнка и помогает их не бояться. В «Цацики и его семья», например, одна из важных тем — проблема навязывания взрослым своего мнения ребёнку. Автор не закрывает на это глаза, а дает поддержку, помощь и любовь. (Вообще, если произведение не про любовь, мне это не очень интересно ставить). Ведь это и для родителей очень важно — понять, что есть какие-то вещи, которые ребенок узнает, проблемы, с которыми он неизбежно столкнется, и он должен быть готов ко встрече с ними. А родитель должен быть готов ему в этом помочь.

Я думаю, нам нужно продолжать ставить про Цацики, потому что это хорошая возможность проследить рост человека. Ребенок очень быстро изменяется. Сегодня он один, завтра — другой, послезавтра — третий. У Мони Нильсон из книги в книгу хорошо виден этот рост. Но есть большая проблема в виде цензурных меток на театральных афишах. Возрастное ограничение должно быть намного более гибким, потому что, например, шестилетний мальчик совсем непохож на девятилетнего. Это совершенно разные миры. Мони Нильсон описывает жизнь Цацики поэтапно, в каждой книге герой становится старше на год, что помогает проследить те самые локальные этапы взросления в психологии маленького человека.

Во второй книжке Цацики встречается со своим отцом, которого он никогда не видел. Я прочитала эту книгу, спустя месяц после встречи со своим отцом, с которым виделась последний раз в 5 лет. Так что новый спектакль — это очень личная история, и у меня не было выбора — захотеть или не захотеть ставить «Цацики и его семья». Это было однозначно».

Инсценировку повести для спектакля создала Алиса Протас по переводу Марии Людковской. Художником спектакля выступила Мария Смирнова-Несвицкая.
В главных ролях — актеры театра «Суббота»: Софья Андреева, Станислав Дёмин-Левийман и Артем Лисач.

Напомним, Юлия Каландаришвили — режиссер, выпускница СПбГАТИ (курс Ю.Красовского, 2017). Ее спектакль «Цацики идёт в школу» вошел в лонг-лист «Золотой Маски»-2019 и программу «Маска плюс» (Москва); получил Гран-при фестиваля FRIST (Румыния), а также стал лауреатом фестиваля «Театры Санкт-Петербурга — детям».

Новый спектакль «Лёха» по пьесе современного драматурга Юлии Поспеловой в театре «Суббота» поставил Андрей Сидельников, который после успешной постановки на этой сцене гоголевского «Ревизора» был приглашен на пост главного режиссера.

Специально для спектакля в театре оборудовали новое игровое пространство над сценой, названное «Второй этаж. Комната». Основное действие происходит в одной из комнат коммуналки. И зрители, приходя на спектакль, оказываются в прямом смысле в гостях у героев. Никакого зрительного зала – вы внутри спектакля.

«Леха» – пьеса-воспоминание, совсем не похожая на привычную драму. В ней почти нет диалогов, но это и не монолог. Юлия Поспелова, как и многие сегодняшние авторы, любит жанр документальной пьесы. Обычно в основе таких текстов – реальный факт жизни, воссозданный на основе интервью с участниками случившегося.

Текст пьесы – эдакий крик души героини спектакля, ее воспоминания о деде. Он – обыкновенный человек, ничем не примечательный вроде бы. Живет, как все: дочь, внуки, «Жигули», комната в коммуналке. Но, подобно солженицыновскому Ивану Денисовичу, дед относится к людям «по совести», у него есть мечта, есть любовь и нет ни капли ненависти, озлобленности на жизнь. Это и делает героя, сыгранного Анатолием Молотовым, центром спектакля. Как у писателя Василия Гроссмана: «Я не верю в добро, я верю в доброту».

«Лёха» Юлии Поспеловой в постановке Андрея Сидельникова открыл зрителям новое игровое пространство театра «Суббота» — «Второй этаж. Комната». И это не случайная встреча места и текста. Безусловно, «квартирный формат» в контексте проекта Ники Пархомовской и Бориса Павловича стал мейнстримом в Петербурге. Театр вышел из академических стен в город или, на худой конец, перебрался в фойе и закулисье и, по-видимому, совершенно не собирается возвращаться на сцену. Хочешь неподдельной искренности и неоисповедальности — меняй стены. Андрей Сидельников открыл «Лёхе» пространство бутафорского цеха театра, где еще раньше располагались офисы, и не прогадал.

«Лёхин» зритель, конечно, пришел в театр, а попал в гости. Миновал лестничную клетку, прошел в прихожую, увешанную куртками и заполненную реди-мейд объектами: старый дисковый телефон, велосипед, книги, венские стулья. Зрителю стало немного неловко, он ютился в уголке в ожидании предстоящего действия. Осторожно прошел в зал: предельно бытописательный по наполнению (художник Мария Смирнова-Несвицкая) — с напольными и настенными ковриками, трюмо, круглым столом поднакрахмаленной скатертью. Расположился на венских стульях вдоль стен. Кажется, что для формата театра-квартиры зритель почувствовал себя не слишком комфортно, странно напрягся, будто подглядывал за чужой жизнью. Через пару секунд заметил у некоторых соседей по стульям и дивану траурный дресс-код. И смирился с собственной неловкостью — он на поминках, вернее, на сороковинах. Правила игры поняты, правила игры точно заданы режиссером.

Четыре женщины, они же лица от автора, они же персонажи пьесы «Лёха» знакомят нас с опустевшим миром комнаты, представляют свои воспоминания об ушедшем герое через детали, бытовые подробности былой жизни — сигареты, музыкальный проигрыватель, старые пластинки.

Женщины вспоминают, почти как в хрестоматийной пьесе французского драматурга Лагарса «Дождь за стеной», мужчину. Вспоминают Деда, а покойник, забористый пенсионер, подкидывает им реплики из-за закрытой двери.

мой дед говорил: «что с меня взять — только анализы»,
да, так мой дед говорил, что с него взять — только анализы.

мой дед говорил:
«тебе уже десять, а мне еще семьдесят два»,
да, так мой дед говорил, что мне УЖЕ десять, а ему всего семьдесят два.
мой дед говорил,
насаживая на вилку два куска селедки вместо одного,
он говорил: «бог сцепил, бог и расцепит»,
да, так говорил мой дед.

Текст возникает в голове знакомыми интонациями любимого голоса, которые боишься забыть. Через несколько минут Дед (Анатолий Молотов) нарушит правила «жизненной гравитации» и во плоти, в клетчатой рубашке, хлопковых штанах и старомодных коричневых сандалиях появится на собственных поминках. Вместе с «девочками» он будет вспоминать и говорить о себе и своей жизни в третьем лице. Нарративный текст «Лёхи» разбит режиссером на острые фразы, которыми пикируются наследники героя, люди из его прошлого: Зина, жена (Татьяна Кондратьева), Лида, дочь (Дарья Шиханова), Юля, внучка (Оксана Сырцова) и Любовь Ивановна Кузнецова, возлюбленная (Анна Васильева).

Все эти разные «девочки» вспоминают детали своей жизни, семейные обидки, радости и маленькие зацепочки, из которых состоит история Деда. Эксцентричная и острая, как стрела, Анна Васильева мелкими пикирующими ударами напомнит «родственникам» об их с Дедом коротком, но так и не сложившемся романе Татьяна Кондратьева по-советски твердо отобьет всякую надежду на нежное счастливое будущее незадачливых Ромео и Джульетты. Дарья Шиханова прямо и без обиняков выпалит по адресу Зиночки историю принудительной любви, на которой строилась семейная жизнь в этой комнате, где даже скрипка, которую ей подарила мать, стала частью бесконечной цепочки «праведного насилия». И только бесконечно оптимистичная Оксана Сырцова своей нежностью и детской наивностью разобьет стену женского эгоизма. А сам Дед будет опекать «девочек»: сервировать стол, подкладывать к графину с водкой шоколадку «Аленка», бережно и аккуратно заглядываться на каждую из них. Будет незаметно существовать воспоминанием в опустевшем доме среди чужих людей.

При некоторой буквальной «окруженности» актеров зрителями в спектакле чувствуется минутами возникающая несвобода: когда текст иллюстрируется вещами, предметами. Но, повторюсь, она лишь следствие освоения нового формата. Ведь, честно говоря, «Лёха» — странная пьеса: то ли воспоминание, то ли грустная новелла о человеке, которого уже нет, а страсти и чувства вокруг его фигуры так и не угасли. Да и кто такой Лёха? Любимый сын умершего Деда? Отец Лидочки? Неудавшийся Ромео? Лёха — каждый из нас.

К финалу спектакля понимаешь, что кто-то на соседнем стуле вспоминает своего «Лёху»: отца, брата, учителя, деда, друга. Мужчины стесняются плакать. Ты тоже включаешь театрального критика и отстраняешься — остро не хочется синхронизироваться с этой болью. Но в общем и целом возникает какое-то очень верное настроение пьесы, пойманное режиссером и услышанное актерами в большой комнате ленинградской квартиры. Честная боль утраты и теплота воспоминания. Франсуаза Саган сказала бы: «Светлая грусть». Наверное. А еще в этой удивительной комнате есть три окна, выходящие на стадион, ровно такой, какой описывал герой, когда встретил свою Любовь. И на стадионе, о чудо, играют живые футболисты. Оксана Сырцова раздвигает шторы и приглашает нас посмотреть.

Наверное, эти славные ребята в люминесцентных жилетах не всегда синхронизируются со спектаклем, но в мой вечер совпали, и это было еще одно волшебство. По беговому кругу бежал космонавт — внутренний пилот Деда. А еще в конце спектакля возле театра стояла настоящая «копейка» бежевого цвета. И от такой подробности и бережности к деталям уже твоему внутреннему ридеру и болельщику за текст (Четыре года назад он вошел в программу «Первая читка». — Прим. ред.) становилось тепло и приятно. Верилось, что все действительно не зря, и даже если спустя четыре года после конкурса пьеса все-таки встретила своего режиссера, свою квартиру и во всем своем угловатом монодраматизме обрела дом и звучание, то «стоило жить, дядя Ваня».

И работать стоило.

«Русь, куда несешься ты?» — извечный вопрос, поставленный Гоголем, звучит сегодня зловещим предостережением. Он служит неким кодом, ключевым методом в исследовании проблем всероссийского масштаба, заложенных в сюжете комедии «Ревизор», поставленной в современной интерпретации режиссером Андреем Сидельниковым и сценографом Николаем Слободяником в государственном театре «Суббота».

Здесь в поисках ответов используется проверенное оружие Гоголя, видевшего главным героем своей комедии — смех. Именно для того, чтобы по замыслу Гоголя и создателей спектакля «полюбить себя «черненькими» и «преодолеть русский абсурд», а жизнь «сделать осмысленнее и лучше». Как пришлось убедиться автору этих строк 12 ноября, постановка действительно востребована именно своим своевременным «невольным прочтением Н. В. Гоголя» как откликом труппы театра на жесткие требования современности. Спектакль предлагается с острой политической направленностью, динамичным и ярким сюжетом, с блистательным актерским составом и уникальными находками по сценическому движению, свету, музыкальному оформлению и видеоконтенту.

Гоголь попал в точку, высмеяв и воровство, и ложь, и лицемерие, и взяточничество, показал и страх — «дамоклов меч», нависший над головой грешников в структуре государственного устройства России XIX века. В современной версии «Ревизора» пороки нарастили новые формы: вседозволенность, продажность, наркотики, криминал. Именно в природе этого зла каждому зрителю и предстоит разобраться.

Как известно, цензуры в нашей стране нет. Но есть практика прогонов спектаклей до премьеры. Так и «Ревизор» на премьере (первом прогоне) 23 сентября 2018 года имел в зале заинтересованного зрителя — приглашенных чиновников из различных ведомств Петербурга.

В этой связи вспомним Николая I, присутствовавшего на премьере первой постановки «Ревизора» в 1836 году в Александрийском театре: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне — более всех!» Петербургские представители разных департаментов также одобрили современное прочтение «Ревизора». Более того, по мнению Экспертного совета Российской национальной театральной премии «Золотая маска», спектакль вошел в список «Самые заметные спектакли сезона 2018-2019 годов». Он был удостоен целого ряда престижных наград: благодарственной грамоты губернатора Санкт-Петербурга, премии «За лучший актерский ансамбль» фестиваля «Фабрика Станиславского» в Москве. А исполнитель роли Городничего — артист Максим Крупский не только был номинирован на высшую театральную премию Санкт- Петербурга «Золотой софит» за лучшую мужскую роль, но и вошел в звездный состав актеров театрального сообщества Российской Федерации.

«То, что Максим Крупский был номинирован на премию «Золотой софит», было очень важно. Эта премия вручается очень редко, поэтому уже сама заявка на награду ставит его в один ряд с ведущими актерами города, — говорит режиссер Андрей Сидельников. — Но когда лучшему актеру из «маленького» театра стараются вручить эту премию, ему очень трудно устоять перед «атакой акул» из крупных театров. Так и случилось: на федеральном уровне в лице Экспертного совета театральной премии «Золотая маска» и спектакль, и актер Максим Крупский получили признание, но премия — Санкт-Петербургский «Золотой софит» — ускользнула».

Когда Андрея Сидельникова пригласили в театр «Суббота» на постановку «Ревизора», свой выбор на роль Городничего режиссер без сомнений оставил за Максимом Крупским. О замысле постановки он говорит так: «Мне кажется, страна возвращается к временам Гоголя. Появились такие понятия, как губернатор, городничий, дворянское собрание, поэтому события в уездном городке N легко вписались в современную трактовку спектакля. И Максим здесь «на месте». Я рад, что не ошибся: это точно его роль!»

А вот что выяснилось из беседы с Максимом КРУПСКИМ.

• Максим Павлович, я знаю, что вам 42 года, что родились в Уфе, там поступили в Театральную академию, а затем переехали в Санкт-Петербург. Что дальше?
• — В Театральной академии мне посчастливилось попасть на курс Владимира Викторовича Петрова в 1997 году. В 2003-м по воле случая очутился в театре «Суббота», где ближе познакомился с Юрием Александровичем Смирновым-Несвицким, основателем театра. Сегодня мы работаем с режиссером Андреем Николаевичем Сидельниковым, которого мы, актеры, понимаем с полуслова. И его предыдущий спектакль «Прощание в июне», теперь «Ревизор» мне очень нравятся: оригинальны их стиль и своеобразная эстетика. Поэтому считаю себя чрезвычайно счастливым человеком.

• Легко ли «примерили» на себя роль Городничего и насколько сложно было работать над ней?
• — Я был свидетелем перехода страны от социалистической экономики к рыночной. Словом, был уже подготовлен к такому повороту и в роли Городничего. Но, воспитанный на русской классике, признаюсь, немного задумался над предложением «осовременить» образ градоначальника. Прототипов образа легко нашел в интернете, в новостной хронике, на телеэкране. Много наблюдал, оттачивал жесты, пластику, мимику, речевые интонации. Словом, формировал некий собирательный образ. Было чрезвычайно интересно.

• Авдот и Авдотья в одном лице. Что-то я не припоминаю у Гоголя таких персонажей.
• — У Гоголя Авдотья — служанка в доме. У нас в спектакле Авдот — доверенное лицо Городничего по служебной части, а Авдотья на глазах у зрителей сняв усы и «став» женщиной, при необходимости держит в узде его жену — эпатажную даму и дочь, являясь, по сути, агентом Городничего в его доме. Так называемый двойной агент: комичноподвижный, готовый на любые мерзкие поступки персонаж.

• Удивительна и, на мой взгляд, очень удачна также «придумка» режиссера в отношении двух инкогнито. У Гоголя только один.
• — Это внедрившийся в близкое служебное окружение Городничего еще один агент. В финале, перед немой сценой, он сообщает о приезде настоящего ревизора, отстреливает всех виновных и докладывает по телефону некоему вышестоящему чину о выполнении задания. Немая сцена у Гоголя, с одной стороны, ставит риторический вопрос: «Русь, куда несешься ты?» — извечный вопрос, на который ищут ответ люди уже три века. А с другой стороны, это акт возмездия за злодеяния. Зрителю дают понять, что не без корысти инкогнито-наемник и его хозяин прибегли к этой бандитской выходке. Имели они незаконный доход от этого уездного городишки И, как пить дать — имели! А когда деньги «уплыли» с Хлестаковым, не смогли простить этого Городничему.

• Я порадовалась тому, что на спектакле много молодежи. Они активно реагируют на реплики актеров, прекрасно зная тексты гоголевских персонажей. Так что для россиян и России не все так безнадежно.
• — По моим наблюдениям, это именно те ребята, которые в большинстве своем хорошо учатся, интересуются литературой. Ведь надо же духовно созреть до такого «подвига», как прийти в театр на классический репертуар.

• На мой взгляд, эстетика театральной постановки очень высока. Восхитительно, мастерски владеет ролью каждый актер. Но театр должен и воспитывать зрителя. Насколько эффективна эта роль у «Ревизора»?
• — Искусство должно не только правдиво отражать жизнь, но также иметь право на художественный вымысел, авторское видение образов: для более точного рисунка образа и усиления воздействия на зрителя. Городничий — стратег, искусный манипулятор судьбами своих подчиненных, сам был прижат «к ногтю» Хлестаковым. Эти гоголевские персонажи смогли появиться и в XIX, и XX, и в XXI веке в силу обстоятельств, которые заставляют человека против собственной воли вести себя именно так, а не иначе. И молодежь, конечно, имея разный уровень семейного воспитания, социального статуса и художественно-эстетической подготовки, воспринимает наших героев по-разному. Но большинству из них сформировавшееся мировоззрение прекрасно помогает разобраться в том, что сделало Хлестакова (мелкий чиновник из Петербурга), Хлопова (смотритель училищ), Тяпкина-Ляпкина (судья), Землянику (смотритель богоугодных заведений), Шпекина (почтмейстер), Добчинского и Бобчинского (телеведущие, охранники, ночные налетчики) именно такими. Алчными, жалкими, живущими под вечным страхом разоблачения, поэтому, несмотря на внешнюю красивость жизни и симпатичность персонажей, зритель судит их по поступкам.Владимир Викторович Петров из Театральной академии в свое время нам говорил, что можно сыграть роль так, что человек посмотрит спектакль и скажет: «Хороший спектакль», но больше не придет. А можно сыграть так, что зритель воскликнет: «Хороший спектакль!» — и придет снова. Так что давайте встречаться чаще.

«872 дня. Голоса блокадного города». А. Адамович и Д. Гранин.

Театр «Суббота».
Режиссер Татьяна Воронина, художник Елена Жукова.

Идти на спектакль о блокаде не очень-то хотелось из-за всевозможных страхов. Смогут ли создатели избежать спекулятивности, пафоса, сентиментальности и пошлости, обращаясь к этой по-прежнему больной странице нашей истории? Как вообще сейчас ставить спектакль на эту тему, если она заезжена, затерта до дыр, скомпрометирована всеми «ветеранскими» мероприятиями — от утренников в начальной школе, слезливых «датских» ретро-спектаклей больших театров до тошнотворных концертов пожилых звезд эстрады по Первому каналу? Как говорить о блокаде, чтобы мурашки не продирали спину от неловкости за тех, кто говорит? Какими театральными средствами? Как играть это современным актерам? И о чем мог бы быть очередной «блокадный» спектакль?

Татьяна Воронина, режиссер спектакля «872 дня. Голоса блокадного города», отделила зрителей от происходящего на сцене прозрачной стеной. Эта стена разводит прошлое и настоящее; нас, сытых и праздных, и тех, чьи истории нам рассказывают. Мне видится бережность и уважение к памяти в этом разделении: мы не полезем в прошлое, не будем копаться и пытаться присвоить, напялить, как одежку, оставшуюся от усопших, их страшный опыт, потому что мы этого сделать не можем. Мы поделимся их историями, расскажем о них, дадим свой голос тем, кто уже не может рассказать сам. Только голос — не примеряя чужую боль, без грубых и варварских попыток влезть в чужую шкуру, без этого вульгарного карнавала — изображения такого опыта человеческих жизней, которого не переживший его представить не в состоянии.

За прозрачной стеной, в сером полумраке проступают серые же фигуры актеров. Они неприкаянно, как неуспокоенные души убиенных, ходят весь спектакль по своей тесной стеклянной клетке, находясь тоже в своеобразной блокаде — отрезанные от зрителей, от современного мира, от жизни, от солнечного сентябрьского воскресного дня, оставленные в этом стерильном «чистилище» режиссером один на один со своими героями, чьи голоса они озвучивают. Они то приближаются к стене, как будто это те люди, оставшиеся под руинами обрушенных домов, не пережившие голода и холода, хотят заглянуть их глазами в глаза зрителям — своим потомкам, то уходят в глубь, почти сливаясь с кирпичной стеной, растворяясь в сумеречном пространстве. Их голоса звучат, как инструменты в оркестре: каждый в своей тональности, со своей интонацией, но в унисон с другими, иногда сливаясь, иногда солируя. Никакого надрыва, все эмоции спрятаны глубоко внутри — подпитывают актеров, но не выплескиваются наружу. Актеры с уважением и состраданием к чужой жизни и гибели доносят до нас истории, не позволяя себе стать чем-то большим, чем просто голос. Режиссер рассаживает их, как музыкантов в оркестре, за пюпитры — желтые страницы из старой книги, но музыка не играет. Звучит — тишина. Это очень тихий спектакль. Хотя говорят непрерывно, подхватывая друг друга, почти без пауз меняются одна за другой истории, герои, темы и годы. Иногда темп повествования вдруг подскакивает до аллегро, но потом снова — адажио. Спустя почти восемьдесят лет, может быть, как пел Макаревич, «про войну слишком много и громко не надо?», а надо только так — вполголоса. Этот спектакль — не плач на могилах, а скорее минута молчания.

Среди теней блуждает только один живой персонаж — женщина, у которой берут интервью, в исполнении Марины Конюшко. Это ее первой высвечивает луч за стеклом в начале спектакля. Она негромко, растерянно, как-то покорно отвечает на вопросы, говоря, что не ходит на встречи и не любит рассказывать о блокаде. А дальше, вероятно, в ее памяти, встревоженной настойчивым интервьюером, проявляются другие фигуры, звучат другие голоса. Она иногда встревает в этот хор, иногда просто слушает, вглядывается, узнает, припоминает. В финале тени растворяются, а она, еще более растерянная, утомленная переживанием воспоминаний, снова под огнем вопросов, на вежливое завершающее беседу «спасибо вам» недоуменно и как-то смиренно спрашивает: «За что?» И над зрительным залом повисает вопрос, ответ на который каждый ищет в себе. Спасибо за то, что жили, когда жить было невозможно? За то, что выжили? За то, что поделились с нами опытом, который не нужно иметь человеку?

Героиня Конюшко обладает проникновенным голосом, который выделяется в общем хоре глубиной и теплым тембром, выдающим то, что она — живая, хотя такая же неприкаянная. Она даже в большей степени мученица, чем те, погибшие, потому что живет с этой памятью. Без обиды и гнева, с привычной усталостью и беспомощностью, которая звучит в ее финальном вопросе. За что был дан этот опыт тысячам погибших и переживших блокаду, сохранивших достоинство и опустившихся, добрым и злым, старикам и детям? Вопрос растворяется в тишине, заканчивая спектакль, но в то же время продолжает его в умах и сердцах зрителей, потому что, выйдя из театра, все ищешь ответ.

Комментарии к статье:

Алексей Пасуев (22 сентября 2019): Есть выражение “человек с перевёрнутым лицом” – так называют кого-то, находящегося в состоянии глубокого душевного потрясения. В спектакле “872 дня” так можно сказать про каждого из актёров – вплоть до того, что некоторых не сразу можно узнать. Они действительно играют “не от себя” – не входят в эти страшные судьбы как в роли и не примеряют их “предлагаемые обстоятельства”. Они играют от лица своего глубокого потрясения этим материалом – от лица своих перевёрнутых лиц. Это не проживание и не остранение – это что-то другое. Пожалуй, сравнение с минутой молчания является очень точным. В финале на поклонах видно, как актёры медленно один за другим приходят в себя. Это огромный труд. Очень важный. Спасибо.

Надежда Таршис (24 сентября 2019): Выражение, видимо, идёт от Достоевского: у него герой “с опрокинутым лицом”… Но как хорошо, что “Суббота” во всё новых ипостасях узнаётся со своим живым, на этот раз даже и “перевёрнутым” лицом..

«Остановилось сердце великого города..»
(Алесь Адамович)

8 сентября, в памятный для каждого жителя города на Неве день, Театр «Суббота» представил премьеру – «872 дня. Голоса блокадного города». Документальный спектакль Татьяны Ворониной основан на «Блокадной книге», написанной Алесем Адамовичем в соавторстве с Даниилом Граниным, а также на текстах и дневниках Лидии Гинзбург, Дмитрия Лихачева, Ирены Дубицкой, Геннадия Гора, Павла Зальцмана, Татьяны Великотной, Веры Берхман, Юрия Рябинкина и многих-многих других.

С 12:00 до 19:00 перед зданием театра в рамках общегородской акции поминовения, организованной «Комитетом 8 сентября», были зачитаны имена ленинградцев, погибших в блокаду. Одним из последних прозвучал адрес «Звенигородская улица, дом 30» – в здании, где сейчас располагается театр «Суббота», на верхних этажах находилось общежитие. В блокаду в этом доме погибло 80 человек.

Как верить и надеяться на спасение, если один за другим умирают твои близкие — а ты даже не можешь их похоронить? Как продолжать бороться, если нет сил ходить? Как прожить на 125 граммов хлеба в день? И как остаться достойным человеком в нечеловеческих условиях?

«Первобытная жизнь. Без воды, без света, без тепла. Блокада, как фантастическая Машина Времени, отбросила нас далеко назад: к началу 18 века — в смысле уровня культуры»
Сложнейшая задача стояла перед труппой спектакля — поведать о том, что невозможно представить в современное, мирное время. Рассказать не о великом подвиге города, а частные истории самых обычных людей, не готовых к таким немыслимым испытаниям. Не вживаться в роль, не играть, а транслировать, словно передатчики, голоса блокадников. Актёры в серо-белых одеждах в такт метроному зачитывают отрывки из текстов и дневников глухими, отстранёнными голосами, то сливаясь в хор, то рассказывая отдельные истории, полные бессилия, ненависти, страданий и, наконец, смирения перед неизбежным. А вокруг летают страницы из дневников — обрывки воспоминаний…

Не смогут, как ни пытаются, осознать всю глубину трагедии ленинградцев, запертых в кольцо и обреченных на мучительную голодную смерть, современники. Это подчёркивает прозрачная стеклянная стена с наклеенными крестами, отделяющая зрительный зал — наш мир — от кровоточащего Ленинграда, оплакивающего своих детей.
В финале спектакля актёры покроют стеклянную перегородку, будто Стену Плача, страницами из дневников, перекидываясь словами в жуткой игре-алфавите: «А-артобстрел…Л – Ладога….».

К 78-й годовщине с начала блокады театр «Суббота» выпустил спектакль «872 дня. Голоса блокадного города». Спектакль режиссера Татьяны Ворониной («Пять историй про любовь», «Скамейка», «Спасти камер-юнкера Пушкина») составлен из отрывков «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина, из текстов и дневников Лидии Гинзбург, Дмитрия Лихачева, Ирены Дубицкой, Юры Рябинкина… И многих других.

Эти страницы физически присутствуют в спектакле. Вся сцена завалена листочками, создающими впечатление хаоса войны, сменившего мирную жизнь. Босые ноги артистов утопают в этих обрывках. Одеты они в серые платья и рубахи. Здесь есть несколько столов — за ними артисты то сидят, как за партами в классе, то выстраивают их в ряд для композиции наподобие «Тайной вечери» Леонардо. Мы видим их, как видим самые знаменитые картины, — за ¬стеклом. Сцену и зрительный зал разделяет огромная прозрачная стена. А может, она символизирует непреодолимость времени, разницу опыта, невозможность донести те чувства в полной мере?

Почти сразу же в спектакле заходит речь об этой проблеме достоверности. О блокаде может снимать кино и ставить спектакли только тот, кто сам это видел, — звучат слова из интервью Лидии Гинзбург. Это так: любые попытки реконструкции будут в лучшем случае крайне субъективны и неточны, в худшем — покажутся насмешкой над действительностью людей, переживших блокаду.

Но и игнорировать прошлое, отказываться от этой идентичности — невозможно. Как же быть? Спектакль дает ответ. Почти каждое слово здесь звучит освобожденно от эмоций, нейтрально, почти механически. Монотонно повторяют одно и то же: «Счастье…», «Итак…» Перебирают алфавит: «А — артобстрел, К — карточки»… В какой-то добавочной экспрессии здесь нет необходимости. Чувства рождаются внутри зрителя, не могут не рождаться.

Или, может, безжизненность блокадных голосов указывает на страшную голодную апатию, охватившую жителей города. А еще — механическое произнесение слов наводит на мысль об индустрии тоталитаризма, затащившего живых и чувствующих в эту воронку.

Лидия Гинзбург: «Зимой, пока люди открывали в себе кость за костью, совершалось отчуждение тела, расщепление сознательной воли и тела как явления враждебного внешнего мира. Тело выделяло теперь новые ощущения, не свои. Поднимался ли человек по лестнице (с трудом и в то же время с какой-то новой, мучительной бесплотностью) или нагибался, ища калоши, или вползал в рукава пальто — ощущения были чужие, как бы испытываемые кем-то другим. С истощением отчуждение углублялось. Наконец, все раздвоилось странным образом: истощенная оболочка — из разряда вещей, принадлежащих враждебному миру, — и душа, расположенная отдельно, где-то внутри грудной клетки. Наглядное воплощение философского дуализма».

Почти невыносимо звучат строчки одной из самых страшных, может быть, в истории человечества хроник: дневника Юры Рябинкина. Те голод, смерть, мучения мы в действительности не знаем и представляем себе только в меру нашей эмпатии. Нам видна лишь тень того ужаса. Действительно страшат последние записи в дневнике, где Юра описывает общение с мамой и сестрой. Ненависть, бешенство, побои, воровство, паранойя, безумие. Сам тот факт, что пропадают рассудок и воля, пропадает контроль над своим поведением — и близость между родными людьми деформируется в содержимое ада. Очень легко, очень скоро.

За что же держаться? Если можно предполагать, видимо — за слово. Бог сохраняет все; особенно — слова. Сами эти дневники и записи свидетельствуют о том, что оказалось для неуклонно умиравших людей во враждебном мире значительным.

В пятницу вечером офисные работники спешили в ресторан или бар, а мне требовалась духовная пища. В театре «Суббота» 6 сентября прошёл генеральный прогон спектакля «872 дня. Голоса блокадного города» по «Блокадной книге» А. Адамовича и Д. Гранина. Тема многогранная и непростая, в которую можно погрузиться, только морально подготовившись.

Несколько раз переслушав песню «Оркестр» группы «Сплин», я решительно направилась в уютный театр, недалеко от «Звенигородской». Бежать по старым улочкам было приятно, тёплый осенний вечер окутывал сумерками. В «Субботе» встретили дружелюбно и проводили в небольшой тёмный зрительный зал. Сцены как таковой не было. Зрителей и актёров разделяло только прозрачное стекло от потолка до пола, создавая полный эффект присутствия.

Генеральный прогон ничем не отличался от обычного показа – всё серьёзно и с тремя звонками. Спектакль шёл без антракта. Как было заявлено в афише, интерпретировать тему блокады Ленинграда нельзя, поэтому спектакль был полностью выстроен из документально верных воспоминаний очевидцев. За основу была взята известная «Блокадная книга», которую не пускала цензура до публики вплоть до 1984 года. Сказать, что это тяжёлая литература – не сказать ничего. Всю хронику через себя пропустили артисты театра. Тому свидетельствовали слёзы на глазах актёров, вышедших на поклон.

Особенно стоит отметить световое решение. Лампочки, которые носили с собой герои, включались во время монолога наравне с лицом, и через стекло можно было в мельчайших подробностях разглядеть эмоции и мимику. Свет мигал, когда менялись декорации. Они казались аскетичными. По полу были разбросаны клочки расписанной бумаги, будто листы из дневников и архивов, а также стоял стол и стулья за ним. Актёры были в холщовой одежде, за исключением героини в пальто, которая заговорила первой.

С неё и начался рассказ. Она объясняла, что вспоминать блокаду не любит и словами трудно описать то, что было. Повествование происходило в формате интервью, где героиню сначала расспрашивали все, кто сидел за столом – восемь человек, а затем каждый из них рассказал свою историю: о горе, о мужестве, о том, что происходит с человеком, когда он попадает в нечеловеческие испытания. Голод берёт своё: вот маленькая девочка радуется смерти отчима, вот люди готовы убивать за 125 грамм хлеба, вот беременные женщины не могут двигаться от отсутствия еды и тепла.

«Про это практически невозможно говорить, больно вспоминать, но мы просим – говорите, но мы должны – помнить».

После спектакля выходишь из театра с мыслями о важном, о своём поколении, о ценности жизни, о благополучии, о том, что ещё нам предстоит. Фонари освещают путь домой. За поворотом в булочной можно купить вкусные пончики, а чуть позже на кухне можно будет заварить горячий чай. Внутри тревожно и непонятно, но всё же радостно. Я здесь и сейчас, и я счастлив и здоров.

На сцене театра «Суббота» 7 и 8 сентября 2019 года состоялись первые показы спектакля «872 дня. Голоса блокадного города». Премьера была приурочена к 75-й годовщине освобождения Ленинграда от блокады 1941-1944 годов. На основе «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина, текстов и дневников Лидии Гинзбург, Дмитрия Лихачева, Ирены Дубицкой, Геннадия Гора, Павла Зальцмана, Татьяны Великотной, Веры Берхман и других очевидцев труппа театра создала совершенно особый спектакль, который необходимо увидеть всем петербуржцам от мала до велика. В спектакле заняты артисты Софья Андреева, Иван Байкалов, Анна Васильева, Владислав Демьяненко, Марина Конюшко, Анастасия Резункова, Екатерина Рудакова, Григорий Сергеенко, Снежана Соколова, Оксана Сырцова, Григорий Татаренко, Владимир Шабельников, Дарья Шиханова, Кристина Якунина.

Это — разговор лицом к лицу с собственным прошлым, с судьбами своих предков и земляков, со своими потаенными страхами и слабостями, которые меркнут и развеиваются на фоне такого масштабного горя. Это — прививка от самоуверенности, присущей новым поколениям. В последнее время нередким явлением стали оценочные суждения молодых людей о том, как стоило «правильно» вести военные действия, чтобы избежать трагических последствий, и даже весьма оскорбительные характеристики в адрес тех ленинградцев, чья жизнь оборвалась в страшные блокадные годы.

Спектакль гласит, что сколько бы ни сменялись поколения, правители, идеологические догмы, экономические и культурные реалии, есть непреходящие ценности. И в первую очередь это спокойствие за свой сегодняшний и завтрашний день, за близких, за домашний очаг и фамильные сокровища, за свою память, свое достоинство, свое человеческое «Я». И все это оказывается невероятно, беспощадно хрупким под натиском голода, страха и инстинкта самосохранения.

«Блокадная книга», одно из наиболее известных произведений о ленинградской трагедии, была основана на двухстах рассказах людей, переживших блокаду. Эти рассказы были записаны на магнитофонную ленту и общий объем собранного материала составил четыре тысячи страниц. Цензура приняла книгу недоброжелательно и полное издание в Ленинграде вышло только в 1984 году.

В 2009 году Александр Сокуров снял документальную экранизацию «Блокадной книги» с участием множества петербуржцев — в первую очередь самих жителей блокадного Ленинграда, а также знаменитых артистов, ученых, курсантов, школьников. На театральных подмостках Петербурга эта тема поднималась неоднократно, и порой в неоднозначных решениях. Среди ярких примеров — спектакль «Ленинградка» театра Karlsson Haus, названный «кукольной притчей для взрослых», пьеса «Развалины», поставленная «Этюд-театром» и Лабораторией «On. Театр», международный российско-германский проект «67/871. Документальный спектакль о блокаде» на сцене Театра поколений.

Все эти постановки были не только воплощением индивидуальных идей, но и данью памяти ленинградскому театру, который жил и играл в страшные годы. И теперь театр «Суббота» показал собственную интерпретацию — историю об интеллигенции и культуре, которым Даниил Гранин отдавал в своих трудах главную роль в защите Ленинграда. О страшных метаморфозах всего привычного, родного и прекрасного, о попрании традиций и уз, о забвении всего человечного и человеческого (по утверждению самого Гранина, кое-что писатели так и не решились опубликовать) и о его воскрешении из праха и пепла.

Режиссеру Татьяне Ворониной и труппе «Субботы» удалось перенести зрителя в истинный Ленинград 1940-х годов — призрачный город, населенный людьми-тенями, которые не различаются ни одеждой, ни сословием, ни образованием, они уравнены голодом, потерей близких, ненавистью к врагу и страхом за собственную жизнь. При этом каждый артист удивительно органичен в отведенном ему образе-биографии без имени и документа, имеет личную творческую задачу.

Многие моменты пьесы пронзительно касаются самых личных и сокровенных аспектов человеческой жизни. Это включает и ее начало, когда в организме слабеющей от голода женщины пытается удержаться новый человек, и конец, когда люди угасают без похорон, последних добрых слов и памяти. Безусловно, семейные и дружеские отношения также проходят через страшные изменения, испытания борьбой за выживание, и все же их гуманистические грани сохраняются, то и дело показываясь неожиданной стороной — как, например, забота о родительских кактусах.

Другая важная составляющая — отчаянная борьба города с его «расчеловечиванием» посредством уничтожения культурных ценностей. Порой этому невозможно противостоять: люди топят жилище ценными книгами, пытаются обменять раритетные вещи на еду, потому что деваться им некуда. И все же культура упрямо живет в их сердцах, заставляя перед лицом смертельной опасности размышлять о том, как получилось, что их Ленинград, франтоватый европейский город, превратился в жалкого умирающего оборванца. После этого зритель не сможет не взглянуть по-новому на давно изученные вдоль и поперек проспекты и улицы, мосты и здания, набережные и острова, которые вопреки всему по-прежнему живут и остаются неповторимо красивыми во все времена года.

Визуальный ряд спектакля, в соответствии с мрачной тематикой, очень лаконичен и при этом эмоционален. Художники Елена Жукова и Евгений Ганзбург смоделировали тускло освещенную, скудную атмосферу типичного ленинградского жилища или промышленного предприятия в военные годы. Особенно острой и эмоциональной представляется кульминация постановки, показывающая понятие о своем «Я» как о сосредоточении общечеловеческих идеалов, отличающем нас от животных, о хранилище чувств и мыслей, памяти и веры, любви к родным и к родине, о главной движущей силе общества и народа. Спектакль призывает всегда помнить о тех, кто так и не выстоял в этой борьбе, от кого остались лишь голоса, до сих пор блуждающие по этому хмурому, болезненному и все же мощному и жизнелюбивому городу.