Театр Суббота

В память о своем основателе Юрии Александровиче Смирнове-Несвицком театр «Суббота» выпустил премьеру – спектакль-концерт «Прощания не будет…».

Первоначально это был, как все думали, одноразовый вечер памяти, посвященный 90-летию уникального подвижника, театроведа и критика, подготовленный к 23 февраля 2022 года. Задумка Татьяны Кондратьевой, успешно воплощенная в реальность на подмостках «Субботы» Владимиром Абрамовым и Марией Смирновой-Несвицкой, не только сорвала бурные аплодисменты на паре-тройке юбилейных показов, но и породила множество слухов, которыми, как известно, земля полнится. Переполнение слухами театральных и околотеатральных кругов Петербурга, жаждущих увидеть концерт, тут же ставший легендой, подтолкнуло творцов отнестись к делу серьезнее. И после неполных трех месяцев шлифовки спектакль-концерт, ставший одновременно живым воспоминанием для знавших и хрестоматийным рассказом об отце-основателе для лично не видевших, вошел в репертуар театра «Суббота».

Анализировать премьеру весьма затруднительно. Ну, как вы будете анализировать нежность? Особенно нежность специфическую, ныне не популярную. Времена, в которых самовыражение господствует над уважением и благодарностью, не способствуют сохранению памяти. Даже о родителях. Причем как доброй, так и недоброй памяти. Назовите мне хотя бы один театр из долгоживущих, который не то, чтобы держал в репертуаре спектакль о своем основателе, а хотя бы незлым тихим словом в своем творчестве, или около него, регулярно вспоминал мастодонта, его породившего… Вот никак на ум что-то ничего не приходит! А «Суббота» вспоминает своего патриарха, да еще и с той самой непопулярной сегодня искренней нежностью, да с неубывающим и нескрываемым уважением. Традиции, заложенные ЮА, соблюдаются безукоризненно: от формы спектакля и набора действующих лиц до порождаемого ими настроения-состояния. Не обходится дело и без субботовского оркестрика в составе Виктора Кренделева, Сергея Линькова, Элины Тимковской и Марии Коносовой, лихо исполняющего памятные песни эпохи развитого социализма (ну, и чуть более ранние). Тексты спектакля – сплошь дневниковые записи ЮА. Вот он школу оканчивает, вот едет из Киева поступать в институт в «город пиковых дам», вот борется на периферии со своим первым редактором или получает тираж знаменитой книги о Вахтангове… Годы мелькают один за другим, порой путают свой порядок, но в дневниках великих важна не календарная логика, а полет мысли. И этого полета, как ни крути, ни у ЮА, ни у наследующей ему «Субботы» не отнять. По сцене словно солнечные зайчики мелькают: фирменный цвет «Субботы» — желтый — отражен в разных элементах костюма каждого присутствующего на площадке артиста. А занято в спектакле, ни много ни мало, порядка трех десятков человек. Повсеместны портреты ЮА разных возрастов. Какие-то мелькают на экране, какие-то, закрепленные на мольбертах, важно присутствуют в течение всего действия. Эпицентр этого творческого землетрясения памяти – стол, на котором стоит знаменитая машинка, рядом с ней кипа листов с текстом и пепельница с вечно непотушенной сигаретой… «Нас не оставляет чувство, что ЮА где-то неподалеку…» Не поверите, и нас, зрителей, теперь не оставляет то же чувство. Одно только не радует, что «мир, спасая себя, уничтожает, в первую очередь, человеческую культуру». Как в воду ЮА глядел. Но в его «Субботе» эту культуру берегут. Особенно культуру человеческих отношений. Она «галочками» к юбилеям не исчерпывается.

22 мая сцена театра «Суббота» превратилась в фотостудию. Своими воспоминаниями, словно фотографиями, делился герой одного из самых неоднозначных исповедальных романов – Холден. Режиссер Роман Габриа, взяв за основу книгу Дж.Д.Сэлинджера «Над пропастью во ржи», предложил зрителям войти в мир подсознания сепарирующегося подростка через дверь психоанализа, чтобы через символическое раздвоение личности, фантазии и пугающую откровенность прийти к пониманию того, что происходит в этом мире. И насколько сама книга – живое, аутентичное отражение жизни, настолько же и спектакль – самостоятельное, дышащее, смелое произведение, в котором выразительность актеров, режиссерский эксперимент и неожиданные краски атмосферы на сцене – воплощение скрытых глубоко в нас страхов, мотивов и влечений.

Единственный роман Дж.Д. Сэлинджера – провокационное произведение с непростой судьбой. Написанный от лица подростка монолог – апогей искренности. Холден не стесняется в выражениях, откровенно описывает свои попытки найти любовь у сверстниц, женщин старше его, доступных женщин и женщин легкого поведения. Но ни одна из этих женщин не способна заменить мальчику мать. По законам теории привязанности холодная и отвергающая мать закладывает в ребенка огромное жажду любви, которую не смогут утолить ни романтические связи, ни уж тем более «игры» для взрослых. Популярность романа связана с тем, что то, что происходит с Холденом, происходит со многими детьми во всем мире каждый день. Оказавшись лицом к лицу с собственным ощущением одиночества, отвергнутый юный субъект погружается в пучину собственных иррациональных установок. Он словно надевает черные очки и начинает смотреть на людей вокруг и на себя с ненавистью.

Возможно, с этим и связана судьба книги, которую несмотря на популярность стали запрещать в библиотеках и школах в США. Причем не только из-за того, что она написана с жаргонизмами, но и из-за того, что под действием этого романа было совершено несколько преступлений. Убийца Джона Леннона Марк Чепмен был уверен, что нашел в книге зашифрованный приказ убить музыканта. Эта же книга была настольной у Джона Хинксли, пытавшегося застрелить президента Рейгана, и маньяка, убившего актрису Ребекку Шеффер. Можно ли сказать, что пограничное состояние, описанное в книге, оказывает гипнотическое влияние на читателей, находящихся в нестабильном психическом состоянии, или это просто жуткое совпадение? Как бы то ни было, автор романа Сэлинджер удалился от общества и предпочел изоляцию славе.

«Над пропастью во ржи» сегодня считается культовым произведением. Его экранизируют и на его основе ставят спектакли. Особенность постановки театра «Суббота» заключается прежде всего в смелом и психологичном подходе. Личность Холдена разделена на две составляющие: адаптивного и бунтующего ребенка, которые невероятно динамичны, меняются местами, трансформируют все: характер, эмоциональное состояние, гендер, а потом дружат, танцуют, флиртуют, поют блюз, исполняют стендап, говорят на английском, испанском и русском. Причем обоих Холденов играют девушки: Валерия Ледовских и Софья Андреева.

Холден Валерии – это подросток-нигилист в настоящем времени, оказавшийся в санатории на приеме у психоаналитика, которого сыграл Владимир Шабельников. Спокойный, флегматичный, деликатный, мудрый слушатель – этот новый персонаж, тот мотив для исповеди, благодаря которому объясняется, почему Холден настолько готов к откровенности.

Совсем другой Холден в Нью-Йорке Софьи Андреевой. Актриса обладает талантом даже самые трагичные вещи показывать с легким юмором. Это чувствуется и по запоминающимся эпизодическим ролям в спектаклях «Ревизор» и «Вещь». Ее Холден как многослойный пирог. Сверху маска благопристойности, под ней – выраженное в экспрессивных жестах озорство, а также нарциссические манипуляции учителями и одноклассниками, следующий уровень – неутолимое желание близости, а в самой глубине – боль отвержения, непереносимое одиночество и тоска по взаимопониманию.

Воспоминания Холдена символически закодированы в фотографиях, для которых позируют персонажи из его прошлого: высокомерный учитель Мистер Спенсер, заводная и манящая миссис Морроу, монашки, соблазнительная и меланхоличная Фэй и другие.

В какой-то момент становится сложно различить, где сам Холден, где другие люди, а где его проекции. И на самом деле, ведь с воспоминаниями так часто и происходит, когда человек помнит не то, что было на самом деле, а свои впечатления по этому поводу.

Эксперимент в спектакле связан не только с глубоким психоаналитическим экскурсом в мир подсознания, но и с театральной формой, мизансценой, сценографией, декорациями и музыкальным оформлением. Возможно, под влиянием современного художника Марселя Дюшана или фотографов Мана Рэя и Хельмута Ньютона на сцене появляются неожиданные предметы, а персонажи застывают в позах моделей, позирующих для фотосъемки.

Названием спектакля выбрано имя главного героя, ставшего символом юношеского нонконформизма, которое по-английски пишется «Holden» и образовано от фразы «hold on a coal field», что в переводе означает «держаться на выжженных (угольных) полях». Мечта Холдена – спасать детей, которые бегут к краю скалы за полем ржи. Но на самом деле в спасении нуждается он сам, потому что летит в ужасную, опасную пропасть. «Тот, кто в нее падает, никогда не почувствует дна. Он падает, падает без конца. Это бывает с людьми, которые в какой-то момент своей жизни стали искать то, чего им не может дать их привычное окружение. Вернее, они думали, что в привычном окружении они ничего для себя найти не могут. И они перестали искать. Перестали искать, даже не делая попытки что-нибудь найти». Подросток запутался в противоречиях: он лжет, но ищет правду, хочет быстрее повзрослеть, но еще не готов принять взрослый мир, и не понимает, что взросление – это не только свобода, но и ответственность. И что не менее важно, «hold on» также можно перевести как фразу поддержки в значении: что бы ни происходило в жизни, — «Держись!», и скоро все наладится.

Спектакль «Holden» похож на сюрреалистическую фотографию, в которой очень много символов, отсылок к психоанализу Фрейда, художественным произведениям, музыкальному и историческому опыту. Даже финал спектакля – многоточие, и за ним каждый зритель может увидеть свою вариацию развития событий и решить для себя, можно ли творить искусство только из прекрасного или настоящее искусство соткано из игры светотени, из любви и из ошибок, из взаимопомощи и непонимания, а также прочих окружающих нас в реальности событий, которые несет в себе жизнь.

Роман Габриа, кажется, в этом сезоне стал рекордсменом в Петербурге по количеству премьер за сезон. Тому, с какой скоростью он выпускает спектакли в разных театрах, может позавидовать любой из коллег по режиссерскому цеху. «Петербургский театрал» уже писал о спектакле «Петруша, сын ты мой или нет?» в театре «Мастерская», созданном Габриа по мотивам романа Ф. М. Достоевского «Бесы». А еще были премьеры в Санкт-Петербургском музее театрального и музыкального искусства, театре им. В. Ф. Комиссаржевской (на этой сцене режиссер выпустил постановку «Моя дорога Helene» по чеховскому «Дяде Ване»); где-то на периферии вышел «Каренин» и вот в небольшом театре «Суббота» в конце прошлого года тоже состоялась премьера Романа Габриа по мотивам абсолютно культового романа Д. Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Судя по этому фонтану постановок, режиссер сейчас находится на подъеме. И вот постановка в театре, который в последние годы бьется за то, чтобы пробиться в топ петербургских театров, много гастролирует, получает различные премии и вообще ведет активную и творчески насыщенную жизнь.

Что же получилось из тандема, о котором можно сказать, перефразируя слова классика: и жить торопятся, и чувствовать спешат?

Сразу хочу отметить, что любителям Сэлинджера или желающим ознакомиться с произведением, не читая его, на этом спектакле особенно делать нечего. Неслучайно режиссер сменил название на латинское «Holden». Оно, бесспорно, отсылает нас к имени главного героя романа, но не более того. Экзистенциальной глубины, сопоставимой с книгой, в этом спектакле вы не найдете. Что же тогда осталось здесь от первоисточника? Остались обрывки текста и подростковый протест, правда, весьма вялый, но по звучанию громкий, с претензией.

Художник Арина Слободяник превратила сцену «Субботы» в подобие скейтерской рампы (правда, почему-то ни одного скейта в спектакле мы не видим), которая замыкается амфитеатром зрительного зала. То, что происходит на ее «дне», и есть сцена, место действия. Образ интересный, энергетически заряженный, но никак не обыгранный режиссером в спектакле. Следуя приему, эффектно заявленному в премьере театра «Мастерская», где Габриа размножил Петров Верховенских, сделав из одного героя троицу персонажей, в «Holden» он тоже умножил главного героя. В спектакле действуют два Холдена Колфилда, причем две главных мужских роли исполняют актрисы. Софья Андреева, известная театралам по ролям в спектаклях про «Цацики», гомерически смешной роли Авдота в отличном «Ревизоре» Андрея Сидельникова и Беатриче в «Много шума из ничего» того же театра. Вторая – Валерия Ледовских, дебютантка «Субботы». Для чего произошло это раздвоение личности не очень понятно, возможно, чтобы было с кем поговорить – ведь Холден одинок. Получились два отвязных другана — один понежнее, другой погрубее, но с одинаковыми проблемами. Оба заброшены, оба непоняты, оба слоняются и не знают, что делать. На протяжении спектакля дерзким Холденам являются видения: то грузный бурчащий учитель мистер Спенсер (Анатолий Молотов), увязнувший в винтажном кресле середины ХХ века. Он  назидательно талдычит подростку клишированные истины о том, что нужно учиться. Следом возникает немолодая кокетка со следами былой красоты — мисс Морроу (Любовь Градовских), ее мальчик безуспешно пытается «снять». То вдруг попадутся ему две католических монашки в необычных костюмах (их играют Анастасия Резункова и Александра Маркина), то экспрессивный сутенер (Григорий Татаренко) и проститутка (проститутку отчего-то тоже играет Софья Андреева, что выглядит как-то уж совсем неловко). Вереницу встреч можно продолжать довольно долго. Но спектакль сделан профессионально — картинка то и дело меняется, так что скучать зрительному залу некогда. Мы постоянно видим новых персонажей. В  монодраме на двух главных героев на крошечную сцену втиснуто двенадцать (!) эпизодических ролей – они мельтешат, музыка звучит, свет мигает, предметы двигаются, на сцене даже есть музыкант, под чей нехитрый аккомпанемент Холден-Андреева поет зачем-то один из монологов (видимо, чтобы продемонстрировать вокальные способности?). Вопросов во время просмотра возникает много. Видимо для того, чтобы ответить на них в спектакле существует психоаналитик (его исполняет ведущий артист театра – Владимир Шабельников). Он призван вести диалог с героями. Артист всячески пытается оправдать свое бессмысленное существование на сцене и, в конце концов, больше походит на третьего Холдена, гораздо более убедительного и одинокого в своей немногословности, чем одаренные многими репликами Холдены-девушки.

По отдельности в этом спектакле интересно все. И роли, потому что нельзя сказать, что кто-то из актеров играет не в полную силу, не старается. Со вкусом подобраны костюмы, реквизит, и свет, и музыкальный ряд, и пространство. Парадокс, что в целое все это не сходится. Не выстреливает, превращаясь в обыденный публицистический спектакль о том, что подростку тяжело расти, тяжело принимать мир, поэтому он грубит всем напропалую, матерится, пьет, мусорит и ведет себя быдловато. Все это может быть оправдано, если есть сложный, богатый внутренний мир у героя, но как раз его-то мы и не видим. И никакая фототехника, с избытком представленная в спектакле, заменить его не сможет. Пожалуй, это основная проблема нового спектакля в «Субботе».

Интерпретация петербургским режиссером Андреем Сидельниковым «Бесприданницы» Александра Островского стала универсальным продуктом, которому рада и молодежь, нашедшая постановку модной, и зритель, умеющий видеть больше, чем показано. Преподаватели литературы — и те останутся довольны.

Театр «Суббота», пожалуй, один из интереснейших петербургских коллективов. Для театра, созданного ушедшим от нас в 2018 году Юрием Смирновым-Несвицким, характерна камерность во всем – от выразительных средств до физических размеров зала. Задачи между тем ставятся и решаются самые объемные, если не сказать — глобальные. В репертуаре и Шекспир, и русская классика, и современные авторы, и даже самые-самые свежие короткие пьесы, представленные в фестивальном формате в виде эскизов. Еще в театре обширная детская программа. Размах велик, удар вовсе не на копейку, а на полновесные творческие рубли, но вот возможности самой площадки невелики. Поэтому желаемые наименования нужно в афише отлавливать: мало того, что любой спектакль показывают не так часто, как хочется, так еще и основной зал вмещает только 90 зрителей. Потому новые работы театра долго сохраняют статус премьерных.

«Вещь», поставленная художественным руководителем «Субботы» Андреем Сидельниковым по «Бесприданнице» Островского, — именно из таких. Спектакль идет чуть более года, успел устояться, но его мало кто видел. Между тем прочтение классического сюжета к сегодняшнему дню обрело новые черты, чего режиссер, выпуская спектакль, наверняка не мог предположить. Посмотреть «Вещь» именно сейчас – все равно, что ленту новостей пролистать. Неизменно одно: места для любви в этой сводке не находится. Как и при Островском, впрочем.

Действие помещено Сидельниковым в холодный объем провинциального, но все же международного аэропорта, специализирующегося преимущественно на китайском направлении. Об этом говорит и табло вылетов-прилетов, и китайский акцент, который приобрел ресторан Гаврилы. Действующие лица существуют здесь же. Тонкая и чувствующая Лариса Дмитриевна шустрит в местном фаст-фуде, а ее жених Юлий Капитоныч Карандышев трудится не в почтовом офисе, как можно было бы предположить, а на упаковке багажа. Вот здесь кроется одно из немногих огорчений спектакля. То, что именно автомат по пеленанию чемоданов в удушающую пленку станет лобным местом для Ларисы, оказывается настолько очевидным решением, что заранее испытываешь некоторое разочарование, когда так и случается. Но в постановке есть много и других находок – менее прямолинейных, но весьма остроумных.

Для начала отметим стыдливо замалчиваемое еще на уроках словесности: образ Ларисы Огудаловой изначально, в самом оригинале, гораздо менее богат на разнообразие красок и глубину, чем остальные действующие лица. С пасторально положительными героинями подобное случается. В самом конце Андрей Сидельников старается уйти от этой заданности, но до тех пор Лариса — хрестоматийное существо, живущее то в светлых облаках, то навзрыд — в случае отсутствия таковых. Актрисе Анастасии Полянской не позавидуешь: трудно ангелом быть в аду, да еще изъясняться ходульными интонациями. Ее окружению повезло куда больше: постановщик наделил буквально каждого антагониста Ларисы (а союзников и хотя бы более-менее родственных душ у нее, как мы помним по пьесе, нет) богатой начинкой. Сергей Сергеич Паратов — бизнесмен с нюхом, владелец модного клуба, продающий свою яхту «Ласточка» (как мы все недавно узнали, избавиться вовремя от роскошной яхты — большое искусство и свидетельство хорошего чутья). С Ларисой Дмитриевной он ведет себя настолько лирично, что сцены их милования даже несколько утомляют. Тем циничней выглядит герой Григория Сергеенко, когда, отказав Ларисе в посадочном месте рядом с собой в самолете до Парижа (титр «возьми меня в полет» тоже как-то пронзительно выглядит на фоне новостей о тотально закрытом европейском небе), он хладнокровно удаляет многочисленные снимки соблазненной девушки из альбома в галерее смартфона — рабочий стол гаджета транслируется на поверхности декорации. В Париж Лариса улететь все же может, вместе с Мокием Парменычем Кнуровым в исполнении Владимира Абрамова. Это великолепная актерская работа. В созданном образ нет ничего от грязной и жирной фамилии Кнуров (кнур — это, если кто не знает, старый, провонявшийся мочой хряк). Сластолюбивый и расчетливый богатей в исполнении Абрамова внешне очень смахивает то ли на незабвенного товарища Суслова из брежневского СССР, то ли стильного пожилого мафиози, а то и на подсушенного и застывшего наготове богомола на охоте. Как и все в спектакле, кроме Ларисы, большую часть действия он проводит за непроницаемым забралом солнцезащитных очков. Строгие черные одеяния подчеркивают его закрытость и холодность. Темный омут, в котором утонет Лариса, вздумай та приблизиться к Кнурову и его посулам, — вот что такое и сам Кнуров, и Вожеватов, и Харита Игнатьевна Огудалова. Сейчас про них подробнее.

Представитель некой торговой фирмы Василий Данилыч Вожеватов (Григорий Татаренко) начисто лишен намеченной драматургом малой толикой близости к Ларисе, оттого и предсмертный разговор героини с другом детства («Вася, я погибаю!») выглядит странно и неуместно — ведь нет никакого проблеска сочувствия у Вожеватова к покинутой и опозоренной бесприданнице. Сквозной мотив вожеватовского образа — та самая пресловутая тороватость. Вплоть до рекламной отбивки вареников «Купеческих» (или как-то там еще), вносящей свой акцент в характеристику персонажа. Тот же прием использован и для акцентирования образа матери Ларисы. Харита Игнатьевна, созданная Мариной Конюшко, едва ли не самый яркий образ в постановке. В аэропорту у нее собственный парфюмный бутик под брендом Gudalova Ether Paris. Название, конечно, отсылает к еще одному знаменитому диалогу из пьесы, когда Харита Игнатьевна поддакивает Кнурову про то, что «в Ларисе Дмитриевне земного…нет», что «ведь это эфир». Но денег все равно не хватает. Вот и готова Огудалова-старшая с охотой скинуть строгий жакет, призывно оголяя зону декольте и воображая, что ее возжелал Кнуров. Оттого беззастенчива в перепродаже ему до поры неведомого подарка для Ларисы, скрывающегося под брендовой упаковкой: подставляет рукав с терминалом бесконтактной оплаты — пик! — досадующая гримаса: мало! Пик, еще и еще раз пик — наконец она довольна. Все легко, все изящно, все с шармом и бесстыдством. Следить за действиями актрисы — истинное удовольствие.

Упаковщик Юлий Карандышев (Владимир Шабельников) выглядит отвратительно. Он не вызывает никакого сочувствия даже в кульминационной для героя сцене «Приходите ко мне обедать, пейте мое вино» — избыточно кричит, перебирает в экстазе. Он слишком некрасив, слишком стар, чересчур отвратительно хрустит картошкой фри, которую ему в обеденное время приносит Лариса. В том же хорошо узнаваемом, но безымянном кафе быстрого питания (еще один актуализирующий момент спектакля применительно к последним событиям) Карандышев устраивает обед в честь Ларисы. Сцена, когда гости угощаются яствами в картонных упаковках и уклоняются от разливаемого на уровне ног «бургонского», незабываема. Отдельных аплодисментов удостоились как игра в целом, так и ряд вставных номеров развеселой парочки — актера Робинзона (Владислав Демьяненко) и актрисы Пятницы (Софья Андреева). Здесь были и эксцентрическая цитата из чеховской «Чайки», и оммаж виктюковским «Служанкам» (правда, я не совсем понял, к чему бы), и прекрасные музыкальные выступления в рамках «Паратов-клуба». И все они большей частью мало расстаются с темными очками, подчеркивая: все это — не мир Ларисы. Точнее, то, что губит ее мир.

Лариса оживает как персонаж в самом конце. Она понимает, что никому по-настоящему не нужна. Да, ее, может, и желают. Но когда багаж слишком тяжел, его, пусть и с сожалением, непременно оставят до востребования. А может, и не востребуют более. Доведенная до пределов мерзким в своей любви Карандышевым, Лариса идет на последнюю попытку выжить. Она провозглашает себя вещью, достает и примеряет доселе неведомый подарок. Им оказывается ошейник с поводком из ассортимента магазинов «семейного здоровья». Она надевает его и одновременно черные очки. Она отныне такая, как все вокруг. Почти такая — полному гибельному преображению не дает свершиться странный персонаж, мужик с гитарой, который время от времени слонялся на сцене. Оказалось, что у него сзади есть крылья, что он — ангел, уводящий Ларису вдаль. В программке он поименован, кроме ангельского чина, еще и Стингом, но вот здесь тоже непонятно к чему.

Может показаться, что к постановке возникает масса замечаний. Но это потому, что зритель должен иметь четкое представление, обо что он может споткнуться при просмотре спектакля. В целом же «Вещь» — очень стильное, современное зрелище. Не только потому, что режиссер Андрей Сидельников и художник-постановщик Николай Слободяник упаковали сюжет в современную пленку и неон, но и потому, что при всем этом бережно отнеслись к первоисточнику. Смотреть спектакль легко и приятно, что особенно ценно при погружении в классику.

В 2020 году в театре «Суббота» открылось новое пространство с несколькими сценами, названное «Флигелем». Раньше в этом соседнем с основной площадкой здании были помещения для репетиций, склад, и трудно было представить, что из этого может получиться культурный, экспериментальный центр. «Суббота» развивается, появляются новые интересные проекты, помимо основного репертуара. Открытие «Флигеля» стало своего рода знаком качественных и концептуальных изменений театра. Здесь проходят трансляции встреч с труппой «Субботы» и с приглашенными режиссерами, художниками, драматургами, сотрудничавшими с театром («Среда в Субботе»). Здесь организовываются лекции, книжные обсуждения, даже музыкальные концерты. Состоялись читки «Перекрестных чтений», премьеры спектаклей «Ноябрь86», «Сталлоне любовь корова» (получил «Золотой Софит» в 2021 году). И вот, именно во «Флигеле», воплотился в жизнь проект «Содружества негосударственных театров», созданный при финансовой поддержке Министерства культуры РФ и Российского фонда культуры – спектакль «Родькин чердак».

Постановка, как подсказывает название, создана по мотивам романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Режиссер Владислав Тутак сконцентрировался на пространстве жизни и мысли Раскольникова. Внешнем и внутреннем. А как бы мы почувствовали себя на чердаке, в маленьком, темном, холодном месте?

Может быть, именно бедность, тяжесть бытовых условий невольно определяет наше мышление, влияет на ход построений логических связей? Это как надо жить, чтобы придумать «наполеоновскую идею» Раскольникова и решиться ее проверять?

Сайт-специфик эффекты и другие средства искусства, использованные в «Родькином чердаке», нацелены на погружение зрителя в условия зарождения знаменитой безумной идеи героя «Преступления и наказания». Запуск в зал происходит по узкой лестнице в темноте, рассеивающейся только холодным светом фонариков в руках администратора и помощника режиссера. Шумы, отсылающие нас к фильмам ужасов (скрипы, стуки, шорохи), непрерывно окутывают сидящих в неизвестности зрителей соответствующими ощущениями. В небольшой нише в стене лобовой фонарик высвечивает Раскольникова – Ивана Байкалова. Спектакль начинается.

Тесно, темно, звуки, мысли, слова Ницше из книги «Воля к власти» незаметно переплетаются с монологами самого героя Достоевского. Поток сознания забитого в угол жизни Раскольникова, где страшно лишний раз пошевелиться. Решимость выйти из этих стен, первые шаги. Артист подставляет себе стулья, перешагивая с одного на другое, как над пропастью, не ступая на пол. С каждым шагом за пределы комнаты-гроба пространство начинает оживать и отзываться, в действие входит свет.

Пространство (художник Дарья Лазарева) и свет (художник по свету Ксения Козлова) воздействуют не меньше чем артисты с артистами, определяют место и время, юдоль, в которых существует герой, а вместе с ним и публика. На потолке плавно зажигаются диодные полосы, одна лампа-балка, другая. А за ними мы видим потусторонний, мистический кукольный мир еще одного помещения (чердака на чердаке), слышим голоса и речи. Оттуда, из-за границ пространства, на сцену спускаются ростовые куклы, управляемые артистами – это персонажи из мира Раскольникова, искаженные бредовыми кошмарами его сознания. Алёна Ивановна, Мармеладов, его жена Катерина Ивановна, Сонечка, Свидригайлов, Порфирий Петрович, Дуня, даже Лошадка, которую жалко… Все образы Раскольникова материализуются и обращены к нему в своих странных, страшных монологах. Звучат абсурдным ужасом кафкианского мира, борхесовской алогичностью следственных связей и конечно глубиной бездонных в интерпретации и анализе строчек Достоевского.

Постепенно мир сознания Раскольникова спускается к нему, приходит в реальность его темного пространства. Марионетки, тростевые куклы (огромная муха) начинают существовать рядом со зрителями, порой взаимодействуя с ними как с немыми стенами места (зрители сидят вдоль стен). Окружая героя, смыкая его волю к выбору, увлекая его безнадежной изнанкой бедной бесправной жизни, нравственной гибелью, появляются Двойники Его и в живом плане – Свидригайлов-Владислав Демьяненко, Порфирий Петрович-Станислав Дёмин-Левийман. В игру над гибелью души Раскольникова вступает психологический театр. И мастерство артистов убеждает. Герой решается покинуть чердак. А может, его тут и не было или он уже вернулся, когда спектакль начался. Цикличность, бессистемность повествования, попытка проследить за алогичным ходом мыслей героя, где до и после смешались в один бесконечный кошмар – воссоздание режиссером того пограничного состояния, в котором решаются на гибель. Эта работа с пространством души Раскольникова, этот Родькин флигель получился. С премьерой!

Владислав Тутак и Владимир Кантор в студии радио «Комсомольская Правда в Петербурге», 92.0 FM

Говорим с Владимиром Кантором, заведующим литературной частью театра «Суббота» и режиссёром Владиславом Тутаком о премьере спектакля «Родькин чердак» по Достоевскому (представляете себе – это в том числе кукольный спектакль). И о том, как и чем сейчас живёт один из модных и необычных театров Петербурга.

«Родькин чердак». По мотивам романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание».
Содружество негосударственных театров, Театр «Суббота».
Режиссер Владислав Тутак, драматург Сергей Толстиков.

Действие спектакля «Родькин чердак» происходит действительно на чердаке. Узкая темная лестница в два пролета, капельдинер, светящий под ноги огромным фонарем, чтобы зрители не споткнулись, и сидящая у входа кукла — все это становится частью спектакля. Капельдинер с треском выключает фонарь и захлопывает дверь, запирая нас наедине с Раскольниковым (Иван Байкалов), который сидит в нише наискосок от выхода.

Весь роман не просто умещен в 60 минут сценического действия, но и дополнен фрагментами из «Воли к власти» Фридриха Ницше. Спектакль — пространное рассуждение о страхе и несправедливости, и скорее Ницше выходит в нем на первый план. Режиссер Владислав Тутак не дает зрителям заскучать во время продолжительных и довольно монотонных размышлений Раскольникова, философствующего в своей похожей на шкаф квартире. Каморка становится метафорой воспаленного сознания, так что чердак присутствует здесь не только физически, как верхнее помещение театра «Суббота», но и в переносном значении. И этот «чердак» населен обрывками воспоминаний и порой совершенно случайных ассоциаций: мама убита, как лошадь, а Порфирий Петрович трет руки, как муха, и вообще вполне может быть ею заменен.

Большая часть спектакля строится как фильм ужасов: раздаются тяжелые шаги по ступеням, стук в закрытую дверь; мигает лампочка без абажура у Родиона в углу; люки на потолке вдруг с грохотом раскрываются и практически на зрителей сверху падают жуткие куклы. Кукла Сони зависает, как будто во время сеанса экзорцизма, параллельно полу. Она в белой ночной сорочке, длинные черные волосы скрывают лицо, так что она напоминает знаменитую девушку из «Звонка». Катерина Ивановна болтается, как повешенная. Пульхерия Раскольникова садится в гробу. У лошади — жуткие светящиеся глаза, и проходя по металлическим перекрытиям, она со звоном волочит слишком длинные ноги.

Каждая попытка Раскольникова выбраться из своего угла сопровождается шепотом: «Убей! Убей!» Двигается он медленно, переставляя стулья и перешагивая с одного на другой. Спуститься на пол в системе, придуманной Раскольниковым, значит погрузиться в страх.

Раскольников — единственный персонаж, отдельно отмеченный в программке. Остальные указаны как «Двойники Его» (с большой буквы). Все они одеты одинаково: черные брюки, темная кофта и белая рубашка под ней, разные только ботинки. В основном двойники находятся над сценой, на железном сетчатом перекрытии, лицами к Раскольникову. Спускается только Свидригайлов, волочащий за собой куклу, которая поджидала зрителей у двери перед началом спектакля. Кукла — еще один двойник, она так же одета, и Свидригайлов грубо сажает ее на стул напротив Раскольникова. Он же стягивает живого Раскольникова со стула, заставляя стоять на полу, по-хозяйски расставляет стулья и затем усаживает его, так же, как куклу.

Свидригайлов — еще один персонаж, у которого вообще есть хоть какая-то личность. Он действительно отвратителен; и режиссер, и драматург (Сергей Толстиков) намеренно подчеркивают его любовь к детям. Он ходит кругами вокруг Раскольникова, словно акула, гипнотизируя его, пока тот не сходит с ума. Появившаяся кукла старухи уводит Раскольникова за сцену, а Свидригайлов ставит стулья так же, как они стояли в самом начале спектакля, в нишу в дальнем углу, так, что один стул стоит, а другой лежит ножками кверху. На стул, туда, где в начале сидел Раскольников, Свидригайлов усаживает все ту же куклу.

Сам Раскольников оказывается на втором ярусе сцены, под потолком, и в темноте ходит по металлическим перекрытиям с фонариком, высвечивая висящих на стенах кукол, как трофеи Синей Бороды. Получается, что он заперт в «железной клетке» — практически прямая цитата из Ницше, которую Раскольников декламировал за спектакль дважды: «Человек, запертый в железную клетку ошибок, ставший карикатурой на человека, больной, жалкий, недоброжелательный к самому себе, полный ненависти к жизненным инстинктам, полный недоверия ко всему, что красиво и счастливо в жизни, ходячее убожество…» Только у Достоевского «железной клеткой» все же была тюрьма, и поэтому создается двойственное впечатление, как будто то, что убийца Раскольников сидит в тюрьме, — это ошибка человечества и несправедливость.

Впрочем, Раскольников в спектакле предполагался, скорее всего, как непонятый гений и одновременно заложник своей идеи. Однако актерских средств оказывается явно недостаточно, чтобы за внутренними размышлениями Раскольникова было интересно наблюдать, чтобы у них вообще было какое-то развитие. В итоге декламация текста становится фоном для вполне увлекательного шоу ужасов.

Жанр хоррора чуть ли не с самого своего появления использовался в том числе для того, чтобы говорить о природе страха вообще, о Боге и несправедливости, однако «Родькиному чердаку» не хватает подробной актерской работы, чтобы оправдать претензию режиссера на серьезное высказывание о проблемах человечества.

———-

Спектакль создан АНО «Содружество негосударственных театров» при поддержке Санкт-Петербургского театра «Суббота».
Проект реализован при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации. Грант предоставлен ООГО «Российский фонд культуры».

Моя прекрасная коллега сказала: «Как-то пустовато у Родьки на чердаке». Я согласна. Точнее, не так. В спектакле Владислава Тутака чердак вполне наполнен: на нем живут как минимум пятеро артистов и семь или восемь кукол плюс сам Родька в исполнении Ивана Байкалова. Еще там живут грохот, топот, смех и голоса неопознанных персонажей. Для «шкафа» или «гроба» — даже с избытком. А вот для «чердака», в смысле сознания, действительно пустовато. Все, что происходит на территории спектакля, — сон разума главного героя. Достоевский, как известно, создал полифонический роман: идеи, доппельгангеры и оппоненты в романе говорят своими голосами, наполняя мир разными звучаниями. В «Субботе» же нам показывают мир, в котором все голоса и персонажи —исключительно порождения внутреннего мира Раскольникова. Мир реальный не попадает в бывшего студента, ему нет туда доступа: все, что происходит снаружи, преломляется через кривые зеркала психики героя, оставляя его один на один с этими чудовищами.

Это интерпретация, разумеется, — чудовищ в спектакле никаких нет. Есть классные куклы (художник Дарья Лазарева), то и дело валящиеся откуда-то из-под потолка на голову бедного загнанного Родиона. Сами по себе они не страшные, но ведь что угодно превратится в кошмар, если оно живет над твоей головой, периодически грохочет там и появляется, когда захочет. Понятно, у кого на этом чердаке на самом деле власть.

Создатели спектакля говорят, что их основной интерес состоял в том, чтобы понять: какой он, современный Раскольников? Почему сегодняшние молодые люди берут в руки оружие и идут убивать? Мне кажется, у них получилось найти основной ответ — причина в страшной изоляции, в которой оказывается герой. У Достоевского Родион Романович ненавидит город, в котором живет. Но этот город существует — есть Сенная площадь, которая соблазняет на убийство, а есть Острова, после которых становишься лучше. С этим городом и всем, что его населяет, можно спорить, не соглашаться, но строить какие-то отношения, которые в конечном счете и становятся возможностью спастись.

Запертый в своем сундуке-чердаке, Иван Байкалов играет тотальное одиночество. Даже громкие и высокомерные тексты в первых сценах он произносит, забившись, почти вжавшись в стену, — и дальше будет только хуже. Раскольников Тутака настолько не в контакте с реальностью, что даже ногу на пол поставить не в состоянии: он передвигается, переставляя стулья, на которых раньше сидел, забравшись «с ногами». Даже когда спускается самое бесстрашное из чудищ разума, Свидригайлов (Владислав Демьяненко), главный герой покорно позволяет ему загримировать себя «под себя», подчиняясь всем манипуляциям, которые тот производит. Страх? Неумение сопротивляться? Болезнь? Байкаловский Родька не демонстрирует признаков болезни, но его психика набита интрапсихическими объектами, за которыми невозможно увидеть что-то иное.

Самое страшное, что этот спектакль — прекрасная метафора того, как живут люди вокруг нас. Те, которые однажды срываются и идут стрелять, те, которые принимают антигуманные законы, которые способны оскорбиться на реплику в театре, сочетание цветов, поданное пальто и любые другие обстоятельства. Потому что если на твоем собственном чердаке у тебя нет власти, однажды ты начнешь отнимать ее у тех, до кого руки дотянутся.

Интересный факт: критик, когда пишет рецензию, тоже имеет дело с интрапсихическим объектом — он пишет о том, что и как осело в его памяти, то есть в его субъективной реальности. Возвращаясь же к спектаклю настоящему, могу сказать только, что он, как и все существующее, может сильно не понравиться. А мне понравился. Потому что это блестящая метафора того, как может работать золированная от мира и той самой про́клятой когда-то среды человеческая психика. Больше всего я надеюсь на то, что какое-то количество людей, посмотрев его, начнут хотя бы сверяться: «А не попал ли я в такую же ловушку?..»

Спектакль создан «Содружеством негосударственных театров» и театром «Суббота» при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации (грант ООГО «Российский фонд культуры»).

Приходя в старинный петербургский флигель театра «Суббота» на премьеру «Родькин чердак» по произведениям Достоевского и Ницше, зрители оказываются на чердаке самого мрачного героя русской литературы – Родиона Раскольникова. Молодой режиссер Владислав Тутак с командой Содружества негосударственных театров при финансовой поддержке Министерства культуры РФ и Российского фонда культуры создали, пожалуй, самый необычный спектакль по Достоевскому. Здесь страсти накалены до предела, а ницшеанская идея Раскольникова отражается в парадоксальном пространственном решении, обволакивающем зрителя со всех сторон – актеры и гротескные ростовые куклы спускаются к зрителям сверху, гремя резкими стальными звуками, обжигая лучами яркого света, как бы проникая страшными кошмарами с чердака мыслей в нашу жизнь. Для Раскольникова (Иван Байкалов) мир перевернулся буквально. Ад занял место рая. Разум заменил всепоглощающий страх, толкнувший молодого человека на роковое преступление. Здесь люди оборачиваются говорящими назойливыми мухами, какой стал следователь Порфирий Петрович в блестящем исполнении Станислава Демина-Левиймана, а альтер-эго Раскольникова – Свидригайлов – точная маска главного героя. Исследование страха – такой подзаголовок есть у спектакля. Атмосфера страшного кошмара, свидетелями и участниками оказывается публика, не только щекочет нервы любителям театрального хорора, но и заставляет задуматься о том, какую ужасную химеру может породить в головах молодых людей тотальное непонимание и одиночество.

Премьера Содружества негосударственных театров на сцене Санкт-Петербургского театра «Суббота», выпущенная при финансовой поддержке Министерства культуры РФ и Российского фонда культуры, дает уникальную возможность заглянуть в голову Родиону Романовичу Раскольникову и увидеть его сны, странные и страшные видения, порожденные то ли фантазией, то ли реальностью, услышать этот всепроникающий голос «убей, убей…» как будто звучащий отдельно для каждого. Именно так, помимо конкретного места действия, видимо и надо понимать название «Родькин чердак».  История интимная, очень камерная, очень откровенная рассказывается режиссером Владиславом Тутаком без подобострастия перед гением Достоевского и Ницше, чьи тексты лежат в основе инсценировки Сергея Толстикова, без обязательных для внятности сюжета подробностей о всех персонажах романа. «Родькин чердак» самоценен, и может быть интересен как для зрителя, даже и не читавшего никогда «Преступления и наказания», или основательно его подзабывшего со школьных времен, так и для такого зрителя, который роман этот знает и любит. Потому что Родька – это каждый, кто задумался о страшном и запретном, кто взялся анализировать себя, и запутался, заплутал в своих мыслях, чувствах, детских воспоминаниях и недавних болезненных встречах с такими же потерянными людьми.

Пресловутый чердак – ниша в стене, темное небольшое пространство с одинокой лампочкой, во время действия разворачивается в высоту, озаряется таинственным светом, оживает возней и голосами живых и мертвых, масок и кукол – воплощением призрачных и плотских «гостей» сознания героя. Это твари, демоны-искусители, пугающие и нелепые посетители мыслей Раскольникова. Они окликают, вылезают из щелей, свешиваются с перекрытий «чердака», заставляя зрителя, запрокинув голову, всматриваться вверх. Их обрывочные фразы о себе и еще о ком-то, их шепоты, крики, молитвы – притягивают внимание, отвлекают от собственно метаний самого Роди – единственного живого среди мертвых…только начинающего примериваться к вопросу «тварь ли я, или нет», но вроде бы и обреченного на очевидный выбор.

Пространство действия уникально именно этим заданным композицией стремлением вверх, на второй этаж чердака, под крышу. Но не к свободе, а, скорее, на следующий уровень тюрьмы сознания, откуда так же нет спасения (горящая зеленым штатная табличка «выход» над дверью, куда уводит героя себе на погибель кукла старухи-процентщицы, особенно иронична в этой ситуации). Здесь создатели спектакля вполне внятно воплощают описание сути жизни Раскольникова, который все никак не решится на поступок, а только одержим вопросами и разговорами сам с собой, – быть запертым в темной комнате с гигантскими мухами, с раздражающими мыслями.

Замечательно, что при создании спектакля, авторами, кажется, сознательно была сделана нивелировка времени и образов героев. Нет привязки к девятнадцатому веку, месту и обстоятельствам событий романа. Вообще, исходный текст Достоевского для режиссера –повод говорить о страхе и самокопании человека. Нет, да и не нужны вовсе этому действию те самые «Петербург Достоевского», «Вечная Сонечка», «желтый город» и «среда заела». Поэтому даже не страшны, а чуть комичны в масках белого грима, напоминающих Смерть у Бергмана, Мармеладов, Свидригайлов, Порфирий Петрович. А Соня, Процентщица, Мать Раскольникова, Дуня и Лошадка – и вовсе – просто малоподвижные куклы. Вот только в финале измажет Свидригайлов Родю тоже гримом, и приобщит к миру мертвых, как бы заочно, но уверенно, что и этот, последний живой перейдет к не живым и будет беспокоить кого-то другого на другом чердаке.

Финал – открытый. Двери остались запертыми, чердак не озарился светом раскаяния или прозрения. Никаких ответов зритель не получил, потому что и он-то тут был как гость, которому дали подглядеть чужие мысли. Была ли старуха? Было ли преступление на самом деле или это только видения посетили одинокого запутавшегося, любящего почитать Ницше, Родю? Тварь ли перед нами была дрожащая, или еще можно все переиграть? Надо идти второй раз и увидеть этот сон снова.