В жизни всегда есть место подвигу

Откуда приходит любовь и что с ней надо делать, что такое настоящий подвиг и стоит ли считать безумцем того, кто обезумел от любви, решали артисты театра «Суббота» 18 ноября на премьере спектакля «Еще один поход хитроумного идальго Дон Кихота Ламанческого и его верного оруженосца Санчо Панса, а также их старых и новых знакомых в ожидании конца известных времен, или просто Дон Кихот». Режиссер Кирилл Люкевич создал ироничную, абсурдную постановку, в которой условно всё, и всё подвергается сомнению: безумие и норма, естественность и игра, религия и вера, философия и духовность, время и пространство, современный театр и замысел, жажда славы и героизм.

По задумке режиссера зрители попадают в параллельную вселенную, внешне очень похожую на детскую книжку с яркими иллюстрациями и выдвижными картинками. На фоне зеленых полей двигаются овечки и осел, а Дон Кихот и Санчо решают экзистенциальные вопросы в девяти главах. Рассказчиком истории или своеобразным «мастером» этого воображаемого мира выступает глашатай, которого сыграл Иван Байкалов. Ему удалось воплотить многогранный образ. Глашатай — бог и дьявол этого мира, способный поставить время на паузу или закончить любую историю по своей воле. Он же — менестрель, лектор, искусствовед, критик, философ, стендап-комик, умеющий не только текстом, но и живой мимикой, изменениями тембра, горящим взглядом заставлять себя слушать. Зрители волей-неволей начинают отвечать, комментировать, подпевать, смеяться, задумываться в тех местах, где глашатай своей длинной указкой, словно дирижер, показывает им, что это нужно делать.

Главный персонаж спектакля также совсем не прост. Александр Лушин показал, как минимум, четырех Дон Кихотов. Первый — обманщик, безумец и фантазер, мечтающий снять заклятие, которое лежит на Дульсинее и на всем этом мире. Второй — разочарованный, уставший, сломленный человек, страдающий от горького дара видеть неземную красоту. Третий — жесткий, агрессивный, сильный герой, бьющий словом и показывающий «символ правды — средний палец», читающий рэп и побеждающий львов, сколько бы раз они ни возвращались. А четвертый — мудрец, познавший, что нет смысла бояться, потому что «если это ваш путь, вы его пройдете».

Санчо (Владислав Демьяненко) — антипод рыцаря. Когда Дон Кихот рвется в бой и уверяет оруженосца, что «в жизни всегда есть место подвигу», тот не двигается с места и твердит, что «на земле есть место только земному». Его не манят путешествия и великие дела, потому что дома есть семья, а Дон Кихот ему и так давно задолжал. Но, несмотря на все его сопротивление и упрямство, их тандем нерушим ни в реальности, ни во сне. Дон Кихот и Санчо, как единое целое, дополняют друг друга, а также служат друг для друга опорой.

Дульсинея (Анастасия Полянская) — это двуликая женщина-богиня. Она может быть простой девушкой с гудящими ногами и коровами, за которыми нужно ухаживать, а может быть воплощением идеала, который так прекрасен в своей красоте, невинности и даре возбуждать любовь, что жестокие великаны обязаны принести ее в жертву. Их гигантские, шарообразные, непропорциональные тела словно слеплены с древних африканских «Венер». Из великанов (Марина Конюшко и Григорий Татаренко) получилась жуткая пара импульсивных, отвергающих, ненасытных родителей-«хроносов», способных поглотить и уничтожить все живое и прекрасное, включая собственного ребенка или божественное воплощение красоты.

На их фоне особенно хрупкой, соблазнительной и нежной кажется Доротея (Валерия Ледовских). Как и Дон Кихот, эта стройная полуобнаженная девушка живет в своих фантазиях: ее выбор — верить, что она принцесса и в одиночестве идти в свое королевство Микомикон — сказочное место, где все понимают, что человека, который сейчас находится рядом с тобой, может не стать в любой момент, а это значит, что его нужно любить.

Она, по сути, представляет собой женское воплощение Дон Кихота, который уверен, что настоящие подвиги — это восхвалять женщину и быть способным на великую любовь. Именно поэтому он проигрывает в битве Рыцарю зеркал (Григорий Сергеенко) и одновременно выигрывает, потому что им, на самом деле, не за что сражаться. В то время, как Рыцарь зеркал хочет, чтоб его признали величайшим рыцарем, уверен, что вершит историю, а попутно рекламирует шлёпанцы, Дон Кихот уже давно избавился от доспехов и любуется садом камней.

На вопрос «Что вы отражаете?» Рыцарь зеркал уверенно отвечает: «общественное мнение», за что в итоге получает звездой по голове. Его жажда популярности, как и другие мнимые ценности, подвергаются в спектакле жесткой иронии.

«Дон Кихот» в Субботе — это послесловие или сиквел к и без того довольно пародийному сюжету Сервантеса. Только в пьесе Настасьи Федоровой смеяться можно уже не только над рыцарскими идеалами и новеллами, а над тем, что актуально сегодня. Например, над тем, как инквизиторы, словно опытные коучи со сцены, продают индульгенции или над меняющимися слоганами на билборде, вроде «Посади сына, вырасти ветку, построй империю». Анималистические аллегории создают ощущения абсурдности происходящего: блеющая овца, как образ бога, и шокирует, и провоцирует, но, все-таки, самым пронзительным моментом можно считать философский диалог с анекдотами осла и лошади. Это юмор нового порядка: «пелевинского», постмодернистского и одновременно бытового, простонародного.

Основной вопрос постановки: возможно, наступило новое время, а, возможно, все, включая прошлое, настоящее и будущее, происходит в один миг, длящийся вечность. И при этом невозможно понять, чего ждут Дон Кихот и Санчо, сидя на автобусной остановке с виселицей неподалеку от скелета, повешенного на билборде. Пока глашатай рассказывает о Судном дне «с помощью сюжетов и символов», все собравшиеся на эти три с половиной часа вместе, кажется, окончательно теряют желание судить кого бы то ни было за что бы то ни было. И если это не новое понимание этого мира, тогда что?

Настанет мир на всей земле

«Еще один поход хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского и его верного оруженосца Санчо Панса, а также их старых и новых знакомых в ожидании конца известных времен, или Просто Дон Кихот». Н. Фёдорова по мотивам романа М. де Сервантеса.
Театр «Суббота».
Режиссер Кирилл Люкевич, художники Александр Мохов и Мария Лукка.

Время подвигов закончилось.

Спектакль Кирилла Люкевича с длинным названием — метамодернистское воплощение «страдающего Средневековья». По мотивам романа Мигеля де Сервантеса режиссер Люкевич и драматург Настасья Федорова придумали зумерский фанфик (это слово встречается в спектакле — им обозначена «книга внутри книги» Сервантеса) на девять глав, повествующий о приключениях Дон Кихота после смерти героя (а может, он не умирал?).

Драматург помещает пародийный рыцарский роман в условия новой искренности: карикатурность сменяется незамысловатой иронией, сквозь которую подаются простые и нужные общечеловеческие истины. Чудак в доспехах тот же, а контекст вокруг — другой. В этом, собственно, и кроется главный посыл спектакля. Дон Кихот здесь вступает в конфликт со временем, а не с реальностью, как у Сервантеса. Он не сын века, а его дальний родственник — и это проблема.

Александр Мохов и Мария Лукка сочинили пространство под стать: симультанные декорации намекают на традиции средневекового театра, но являются при этом самостоятельной мем-единицей. Таким, наверное, сегодняшний зритель видит Средневековье: плоским, дурацким, алогичным, смешным — как в мемах. Таким его сделали художники спектакля, задействовав всю глубину сцены: перспектива (наслаивающиеся друг на друга пейзажные картонные пласты с барашками и полями) уходит в тряпичный бирюзовый задник, а на авансцене располагаются три картонные рамки, зашторенные во время интермедий полотнами со средневековым лубком. Мохов и Лукка совмещают в сценографии традиции театра средневекового (симультанные арки, прикрытые занавесками) и возрожденческого (сцена-коробка с живописной перспективой), что, впрочем, на смысл не работает: это, как и постановка Люкевича, игра со временем. Бутафорию можно разглядывать бесконечно: тут и худенькая, давно побежденная мельница, не представляющая никакой угрозы, и аккуратные скелетики с веревкой на шее, сложенные у голого окоченевшего деревца, и вырезанная из картона фигурка осла, передвигающаяся по рельсе между декорациями, и остроумные рекламные вывески с характерными шрифтами («посади сына, вырасти ветку, построй империю!»), и табличка с расписанием автобусов на эльфийском, и висящая на белой ниточке бумажная звезда, и… Плотный визуальный язык спектакля не чрезмерен, но подробен.

Костюмы, созданные Александром Моховым и Марией Луккой из разных штук и совмещающие в себе всякую всячину, выполнены в эстетике «средневекового бедного»: не стилизация, а вольное размышление на тему. Они сочетают в себе современные предметы (типа патчей под глазами, толстовок, наколенников) и предметы околосредневековые (кринолин, корсеты, жабо, конусы).

Неожиданно длинный спектакль Люкевича состоит из девяти глав, каждая из которых — самостоятельное произведение, которое можно рассматривать обособленно. Действие проходит параллельно в двух плоскостях: Глашатай (Иван Байкалов) на авансцене перед картонными рамами исполняет интермедии и комментирует происходящее, пересказывает сюжет сервантесовского романа, играет на укулеле и взаимодействует со зрителем, а герои романа внутри картонных декораций существуют в «страдающем Средневековье». Мизансценически Дон Кихот (Александр Лушин) и Санчо Панса (Владислав Демьяненко) находятся почти всегда в центральной арке. Слева выходят их гости: Дульсинея (Анастасия Полянская), Доротея (Валерия Ледовских), Пастушок (Никита Памурзин), Инквизитор (Владимир Абрамов), Великан (Алексей Белозерцев) с Великаншей (Марина Конюшко) и Рыцарь Зеркал (Григорий Сергеенко).

Дон Кихот и Санчо Панса весь спектакль — все девять его частей — находятся на автобусной остановке. Но маршрут подвигов давно отменен, поэтому автобуса они так и не дождутся. Зато встретят многих старых и новых знакомых, обсудят гуманистические идеалы, поищут стадо овец, прочитают рэп про палец, купят индульгенцию, попытаются понять мир с помощью сюжетов и символов и даже переквалифицируются в животных.

При всей своей самостоятельности главы композиционно выстраиваются вместе таким образом, что повествование развивается линейно — от точки «жажду подвигов» до конечной «зачем драться, если можно поговорить». И это драматический путь, который герой Лушина проходит сознательно и непросто. В главном герое изменения реально происходят, а вот в мире вокруг — нет. Потому что мир однажды поменялся необратимо. И Дон Кихоту приходится его догонять.

Перипетией в спектакле является пятая глава — сон о Великанах, — которая разделяет действие на до и после. Санчо Панса и Дон Кихот оказываются обездвиженными наблюдателями страшной семейной ссоры, пока Великанша вбивает им в головы камни глупости. В ходе обычного великанского ора (крик тут — способ коммуникации) Великан убивает своего сына-мельницу со словами: «Родишь еще». В Дон Кихоте происходит смена от счастья к несчастью (выходит, трагедия?), когда тот видит, что великаны на людей похожи больше, чем рыцари. И если надуманная любовь к Дульсинее не смогла отвлечь его от подвигов, то повсеместная бытовая реальная нелюбовь — смогла. Во имя чего сражаться? На протяжении всего спектакля Дон раскихочивается — снимает обмундирование, превращаясь в простого старика, играющего в камушки.

Дон Кихота Лушин решает драматически: сложный многогранный персонаж, хрупкий, ранимый, но решительный и уверенный в своих идеалах, он постепенно снимает свою средневековую скорлупку, обнажая кальсоны нового времени.

Владислав Демьяненко играет доброго средневекового пацана Санчо Пансу — пучегубого и лохматого оруженосца. В нем тоже случается перемена, и тоже трагическая. Лишившись камня глупости, герой Демьяненко всхлипывает: «Это жестоко — пробуждать людей вокруг».

Апофеоза ансамблевости они достигают в седьмой сцене, в которой «человек перестает быть мерой всех вещей»: Лушин и Демьяненко являют собой коня Росю и осла Серого, жующих травку и размышляющих о глобальном. Безумно смешной текст Настасьи Федоровой в органичной «укурке» исполняющих по-настоящему «вставляет» зрителей.

Гости же вполне характерные и очаровательные: приземленная Дульсинея, желающая «пожить»; мечтательная Доротея, не нашедшая свой Микомикон; чувственный Пастушок, скорбящий по потерянному стаду; устрашающий Инквизитор, выносящий приговор и вымогающий песету; энергичный Глашатай, песни поющий и лекции о символах и сюжете читающий; неустрашимый Рыцарь Зеркал, озвучивающий общественное мнение. Мнение, кстати, такое: хочется бойни. Ну а отрезвленный реальностью Кихот ему мягко возражает: «Зачем драться, если можно поговорить?»

Вот так прошли три часа жизни, а ответы на вопросы никто не получил. Спектакль Кирилла Люкевича и Ко — легкий, остроумный и важный диалог со зрителем о том, что подвиг — это не насилие, а насилие — не подвиг.

Настали новые времена.

Где нас нет

26 августа театр «Суббота» выпустил спектакль по одноактным пьесам, представленным на фестивале Stories прошлой зимой: «Арбуз» (Анна Киссель) и «Война завтра не закончится» (Игорь Яковлев). Режиссёром «Арбуза» стал Михаил Лебедев, «Войны» — Дмитрий Акимов. Обе пьесы объединяет тема утраты.

«Арбуз» — пьеса о любви. Две женщины: беременная красавица-блондинка Марина (Олеся Линькова) и маленькая, как воробушек, мигрантка Амина (Варвара Костерина) любят одного мужчину, высокого и сильного, но его уже нет. За тридцать минут спектакля актёр не произнёс ни одного слова, за него будут говорить его женщины, которым предстоит пережить утрату и захотеть жить дальше, надеясь найти того, кто сможет заполнить эту пустоту. Он будет стоять между ними и казаться тенью себя прежнего. И мы можем только думать о том, что в нём было такого особенного, чтобы влюбиться без оглядки, чем он притягивал к себе женщин. Он пил, был не в состоянии позаботиться о жене и детях, а, выходит, и о себе самом. Жил легко и беззаботно, как воробушек. Но одна долго стояла на кладбище, вцепившись в крест, а другая принесла ему арбуз, самый сладкий, но этот вкус он никогда уже не ощутит.

В спектакле «Война завтра не закончится» чувствуется атмосфера «В ожидании Годо»: пожилая семейная пара (Владимир Абрамов, Татьяна Кондратьева) проживают каждый свой день, как день сурка: часы остановились, дверца шкафа отваливается, табуретки шатаются, нужно варить суп, а мяса в морозилке мало. Актёры даже не говорят вживую: их голоса звучат в записи. Они начинают жить заново и обретают голос, только когда Годо всё-таки приходит, чтобы расшевелить их, растормошить. Анфиса (Анастасия Полянская) приносит зефир, клубничное варенье («Клубника из нашего сада») и приглашение на вечер, где будут чествовать их сына, героя. Отец и мать погибшего солдата встречают девушку как будто холодно, ведь она — не их ребёнок, но, как только за ней закроется дверь, они снова начнут ждать. Они будут ждать всегда.

Спектакль «Арбуз. Война завтра не закончится» посвящен гореванию, переживанию утраты. Как жить дальше женщинам, которые потеряли своих любимых, что делать родителям, чей сын остался лишь буквами на памятной табличке? Пьесы Яковлева и Киссель попадают в современность, они не отворачиваются от страшного и трагического. Они рассказывают нам про нас.

Замершее

«Арбуз». А. Киссель.
Режиссер Михаил Лебедев.
«Война завтра не закончится». И. Яковлев.
Режиссер Дмитрий Акимов.
Театр «Суббота».

В январе в театре «Суббота» прошел четвертый фестиваль коротких пьес «Stories». Его создатели, театровед Татьяна Джурова и режиссер Андрей Сидельников, отбирали пьесы до 12 страниц, приглашенные режиссеры ставили эскизы из шорт-листа. К новому сезону театр решил выпустить эскизы со «Stories» как премьеры — получилось 6 мини-спектаклей, которые показывают в паре в пространстве «Флигель».

Я фестиваль коротких пьес пропустила, но внимательно прочла тексты коллег о событии (например, в «ПТЖ»). Глобальных различий между зимними и осенними работами нет, но при этом нет в мини-спектаклях «Арбуз» и «Война завтра не закончится» и ощущения эскизности, недоделанности — они полноценны, завершены и обаятельны в своей лаконичности. Один из рецензентов, писавших о фестивале, отмечал эту особенность: читки-эскизы изначально воспринимались как спектакли, теперь — закрепленные в репертуаре театра. Премьера — повод вглядеться в них пристальнее. Может быть, и не случилось бы этого текста (ведь уже как будто и написано), если бы один из спектаклей не стал для меня важным событием, остро откликающимся на время.

Оба коротких текста — о драмах людей. Фокус на семье диктует камерность формы: в обоих спектаклях заняты по три артиста, которые живут внутри маленького пространства, пустого или обустроенного.

Первой представлена пьеса «Арбуз» Анны Киссель. В черной коробке сцены — две женщины справа и слева, на столе посередине — мужчина. Текст пьесы — это два параллельных монолога героинь о жизни — странной, несчастливо-счастливой, зависимой — от любви. Женщины нарочито разные: Амина — Варвара Костерина — воодушевленная и мечтательная мигрантка со специфическим акцентом; Марина — Олеся Линькова — загадочная и вдумчивая беременная мадам. Обе — наивные и нежные, судьбой помотанные, но окрыленные чувствами к некоему возлюбленному.

В пьесе Киссель выстроена интрига: образ Мужчины — мерцающий, туманный; женские монологи, не пересекаясь, а рифмуясь, в конце сталкиваются — оказывается, что герой-Мужчина — один человек. Название пьесы остроумно объединяет двух женщин: для Амины натуральный арбуз в пакете — символ ее большой любви, у Марины же арбуз метафорический — ее беременность. Режиссер Михаил Лебедев интригу разрушает: на сцену этот самый Мужчина — Алексей Белозерцев — выведен изначально. Актерская функция здесь неблагодарная: Мужчина — ожившая скульптура, на протяжении всего спектакля он только меняет различные атлетические позы, переодевается, лежит. За существованием этого Мужчины наблюдать неинтересно — видимо, в этом и смысл режиссерской придумки. Действие — в женских монологах.

Актрисы по краям сцены довольно статичны, их фокус — на проживании текста, пластика у каждой специфичная: Амина — Костерина подвижная и суетливая, у Марины — Линьковой плавные и осторожные движения. Их монологи — болезненная и стереотипная история о зависимости от мужчины-абьюзера, который — ого! — встречается с ними обеими. Сталкиваются героини на его похоронах…

«Арбуз» — оздоровительная феминистская мелодрама. Трансляция голосов зависимых женщин (именно такими их рисуют актрисы) будто нацелена на обратный эффект: закрепить ощущение того, как бессмысленна эта жертвенность. В этом смысле фигура непривлекательного Мужчины-скульптуры — внятная: образ того, за кого бороться по меньшей мере странно.

Банальность и повседневность ситуации «Арбуза» слегка дополняет второй мини-спектакль — «Война завтра не закончится», который, собственно, и стал для меня событием. Действие пьесы Игоря Яковлева происходит в современности. В правом углу сцены — фрагмент квартиры, дотошно бытовая и подробная кухонька. По ходу действия у зрителя будет возможность разглядеть все ее особенности: и пустые полки шкафов, и отваливающиеся выцветшие дверцы гарнитура, и старый чайник, и посуду, и качающийся стул. За обеденным столом со скорбными лицами застыли Отец — Владимир Абрамов и Мать — Татьяна Кондратьева. Застывание — их основное состояние. Второе — молчание.

Они молчат почти весь спектакль, их реплики звучат в записи (умный режиссерский ход Дмитрия Акимова). Актеры телесно существуют в такт этим разговорам. Сюжет их медленных, тягучих бесед — быт. Обед, продукты, отваливающаяся дверца (с ней целый клоунадный номер), инструменты и сосед: быт-быт-быт и его описание — липкое, утомительное, душное. Тревожной нотой в разговорах стариков звучит упоминание некой Анфисы, и сначала понять, кто она — дочь, знакомая, соседка, — невозможно. Только появления Анфисы герои ждут как кары, как бедствия. Анфиса — Анастасия Полянская возникает в пространстве еще до официального визита — она неподвижно стоит на колосниках, почти незаметная.

В конце, когда Анфиса приходит, Отец и Мать начинают разговаривать своими голосами, «тайна» узнается: Анфиса — волонтерка некоего фонда, поддерживающего родственников «героев», погибших на войне. Анфиса — Полянская — бравая пионерка, улыбчивая отличница с рюкзачком, которая приносит старикам продукты, разговаривает с ними, пытается поддержать. Только поддержка старикам не нужна — для них прерывание молчания равно повторному вскрытию раны, для них забвение — вроде терапии. Замолчать и забыть они хотят гибель сына — об этом зритель тоже узнает от Анфисы, которая просит прислать фотографии, чтобы оформить выставку про «героев».

Секрет молчания раскрывается только в конце, но не интрига здесь оказывает эмоциональный эффект. Катастрофическим оказывается сам процесс жизни Отца и Матери, их оглушающее молчание. Их жизнь по инерции. Драматург и режиссер работают именно с этим состоянием — существованием по инерции, замершим временем, в котором заданность действий и повседневность становятся единственным содержанием жизни. Отклонение от определенного механизма движений — травматично. Дотошное воспроизведение механизма — утомительно. Иллюзорность нормы очень хрупкая, герои-старики страдают перманентной амнезией — они забывают, зачем поставили чайник, забывают, зачем лезли в кухонный шкаф, — забывают о смысле этих заведомо бессмысленных действий. Актеры Владимир Абрамов и Татьяна Кондратьева, существуя экстремально натуралистично, балансируют в своей игре между оживленностью и оцепенением, они ускоряют и замедляют темп движений, они устраивают суматоху из-за засохших пряников и тут же возвращаются в исходную позицию молчаливого застывания.

Просмоленная вязким бытом повседневность окрашена тревогой. Старики внутренне как будто понимают, что любой триггер (главный триггер — Анфиса) может всколыхнуть память, а значит и впустить реальность в этот желтый дом иллюзии. Реальность в пространство спектакля врывается — кадрами абстрактной военной хроники в старом телевизоре. Но старики этого не видят — это видят зрители.

Репрезентация жизни по инерции как способа существования во время глобальной катастрофы — вскрывающий опыт. Пока похоронившие сына персонажи по инерции пьют чай и готовят суп, я по инерции пишу этот текст на поставленный по инерции спектакль. Тогда, в зале театра «Суббота», этот спектакль произвел на меня именно такой отрезвляющий эффект: кажется, жизнь ради поддержания привычных, человеческих, гуманистических форм деятельности уже больше полутора лет — недейственна и в каком-то смысле невыносима. Потому что «Война завтра не закончится».

Простые истории

О четырех премьерах фестиваля Stories на сцене театра «Суббота»

В репертуаре театра «Суббота» появились четыре короткие драмы: «когда я был Андреем» Екатерины Златорунской, «Я монстр» Инны Ким, «Война завтра не закончится» игоря Яковлева, «Арбуз» Анны Киссель. как и фарсовые «Московский мусор» Любови Страховой и «уголь» Катерины Антоновой они вышли из IV Международного конкурса-фестиваля коротких пьес Stories.

Драматические истории, не пересекающиеся сюжетно, объединены плавным поступательным подходом к кульминации. И болевой точкой, веером раскаленных лучей, пронзающих действие.

Все режиссеры-постановщики выступили и в качестве сценографов.

«Когда я был Андреем»

«Ты ничего не мог любить, потому что тебя никогда не было», – раздраженно-безапелляционно бросает девочка Аня несуществующему собеседнику. Или, все-таки, существующему? Ведь грань между бытием и небытием столь же зыбкая, как между сознанием и подсознанием.

Происходящее можно сузить до бытового уровня, ограничившись сухой констатацией: не раскрывшиеся при родах легкие Андрея, походы к психотерапевту, страдающей раздвоением личности Ани. Так бывает, когда один близнец умирает, а у другого остается фантомная память, как фантомные боли в утраченной конечности. Получится случай из медицинской практики, приправленный ворчаниями-пояснениями бабушки (Анастасия Резункова), временами выходящей из состояния полудремы. Но режиссер Андрей Осипов привнес в бытовую драму легкий налет мистицизма. Почти невесомый, как белая ткань, заполняющая пространство, скрывающая предметы обихода, не позволяя на них сфокусироваться.

В «Синей птице» Метерлинка есть Души неродившихся, которым еще только предстоит прийти в мир. В спектакле «Когда я был Андреем» неродившаяся душа заговорила после своего нерождения: «девочка закричала, мальчик не закричал». Интонационная простота и предельная собранность позволяют актеру Никите Памурзину достичь в роли Андрея такой отрешенности, что его персонаж кажется лишенным телесности. Аня – Валерия Ледовских – облечена в плоть с первого своего появления. Этот пародоксальный контраст – эфемерный рассказчик и объемная, «живая» героиня рассказа – возможен при полном понимании актерами возложенных на них задач. По мере развития действия Аня все более настойчиво вытесняет Андрея из подсознания. Борьба происходит на эмоционально-интонационном уровне: слова звучат резче, очерченнее, острее, но в какой-то момент, горячность уходит, и голос актрисы слабеет, тает, звучит эхом. Словно невидимым ластиком стирается былая память, былые ощущения.

«Я монстр»

Ирку, считающую себя монстром, память греет, окутывает теплом, подаренным в далеком детстве уже умершей бабушкой. Единственным человеком, который ее любил, осязаемым и настоящим, в отличие от «застекленного» мира родительского дома. Прозрачная, но крепкая стена, отделяющая Ирку от остальных, символизирует абсолютное одиночество главной героини. Но и сама девочка, пусть неосознанно, «выключает» себя из враждебного внешнего мира, где и родительская забота уродлива, и дружба странна, и юношеская влюбленность забрызгана кровью.

Спектакль Каро Баляна – монолог-самобичевание девочки-подростка, ставшей собственным обличителем и обвинителем. Кого она
видит рядом? Равнодушных, занятых только собою родителей в сочном, колоритном исполнении Григория Сергеенко и Екатерины Рудаковой; погруженных в личные переживания друзей (Никитос – Никита Памурзин; Леночка – Александра Маркина) – отпрысков таких же безучастных пап и мам.

Актриса Виола Лобань – Ирка – болезненный сгусток комплексов, недолюбленности, растерянности, опустошения. Выталкивая из себя эмоции, она зрительно уменьшается, становится еще более субтильной, беззащитной. Даже тогда, когда «мечта» окрестных девчонок Никитос жестоко забивает за гаражами доброжелательную собаку, Иркино перевернутое сознание не позволяет ей усомниться в том, что кто-то может быть хуже, чем она.

В начале спектакля девочка старательно трет лестничную площадку, по которой проехали носилки с истекающей кровью после аборта матерью Никитоса. В финале – моет в ведре окровавленного белоснежного щенка, выжившего вопреки зверской расправе. Может показаться, что вот он – свет в конце тоннеля, забрезживший в поступке соседки, не пожалевшей дорогой обивки в дорогой машине, чтобы отвезти в клинику бездомного пса. Щенок уцелел и стал домашним. Но слишком хрупок подростковый мир и сильна «отрава» нелюбви. Окруженная духовными монстрами Ирка в финале выносит приговор не им, а себе, выливая на голову ведро с кровью.

«Арбуз»

«Арбуз» – немудреная история любви. Ладная, складная, беременная третьей дочерью Марина (Олеся Линькова) и худенькая некрасивая узбечка Амина (Варвара Костерина) появляются в противоположных сторонах подмостков и проживают эпизоды своей жизни, где присутствует Он. Для одной он был мужем и отцом ее детей, для другой – всем.

Они очень разные эти женщины. Их безмолвный друг, играющий мускулами в глубине сцены, подарил каждой из них единственность. Хваткая, активная, предприимчивая Марина носит в себе его ребенка, что дает ей ощущение особого «права». Амина чувствует себя маленькой девочкой-воробушком: «Он называл меня воробышком. Никто не называл, а он называл и носил на руках». В отличие от жены она – девочка-женщина, сама нуждающаяся в заботе. Ее последний долг перед любимым: «Он арбуз хотел. Он вкусный будет, он же хотел! Когда очень хочешь, всегда хороший арбуз будет. Сладкий, сладкий. Я лучший взяла». Для автора этих строк, Варвара Костерина стала настоящим открытием. Актриса не просто сливается с Аминой, внутренне и внешне, буквально превращаясь в «воробышка», но и делает осязаемым вкус арбуза, который ощущается и в тот момент, когда пишутся эти строки.

Мужчина (Алексей Белозерцев) существует сам по себе. Несмотря на его присутствие, мы видим его глазами женщин, и закрадывается крамольная мысль, а нужен ли он на площадке, не мешает ли этот грубоватый материальный образ, постижению сути на уровне сопереживания?! Но у режиссера Михаила Лебедева – свои резоны, вводя в спектакль конкретного человека, он рассеивает флер женских грез, как бы подчеркивая, что красота – в глазах смотрящего.

«Война завтра не закончится»

Буднично, тихо, неспешно разворачивается сценическая версия Дмитрия Акимова камерной пьесы «Война завтра не закончится». Жалкий, ветшающий и разваливающийся на глазах быт, мерцающий экран телевизора. Старенькая кухня становится пространством остановившейся жизни. Жизнь пожилых людей, прошитая холодным свинцом, прервавшим молодую жизнь, ушла в небытие.

Осиротевшие мать и отец понимают друг друга без слов, да и нет никаких сил что-то артикулировать в рухнувшем в одночасье мире. Но жизнь, пусть и постылая, продолжается и требует хоть какого-то участия и подобия движения. И есть дела, вроде починки падающей дверцы кухонного шкафчика и выноса мусора, и приготовления

еды. И, собирая силы, отец и мать ведут разговор. Мы слышим диалог в записи – артисты молчат, слова и фразы звучат плоско, не окрашены ни чувством, ни особым смыслом. Глаза – огромные, блестящие – полны невыплаканных слез, которым стоять в них до скончания человеческого века и не излиться, и не дать облегчения.

Татьяна Кондратьева и Владимир Абрамов играют виртуозно, хотя слова «играют» и «виртуозно», пожалуй, мало подходят для обозначения, того, что происходит в спектакле. Это два человека, зажатые в тиски нестерпимой боли, прибитые

к земле той степенью отчаяния, что не имеет названия и выхода. Звонкоголосой Анфисе (Анастасия Полянская), взявшей шефство над родителями погибшего солдата, в этом скорбном приюте нет места. Она – из той буйно цветущей, многоголосой жизни, что должна была петь и бурлить, и наливаться соками, а теперь зачем это все? Ведь ничего нет, да и внуков не будет. Когда, просияв чужеродной радостью, Анфиса упорхнет в дела и заботы, серо-черные полосы телевизионных помех поглотят пространство сцены и зала, лица, предметы… Останутся белый шум и пустота.

Время сажать цветы

Завершением прошедшего сезона в театре «Суббота» стала премьера спектакля по книге Экзюпери «Планета людей». Это спектакль-манифест с внятно сформулированной позицией, которая является смысловой основой не только этой постановки, но и театра в целом: «Быть человеком — значит, быть за всё в ответе». Опираясь на эту этическую максиму, спектакль провозглашает жизнь и отрицает смерть в любом её проявлении, будь то война, душевная слепота, потеря веры, отчаяние или отказ от борьбы.

Сцена театра «Суббота» кажется бесконечно уходящей вглубь. На чёрную плоскость задника прикреплён огромный винт самолёта (как будто сам самолёт скрывается там, в темноте, за пропеллером). Фонарики по периметру сцены напоминают взлётную полосу. В чём-то художник спектакля Николай Слободяник здесь словно сохраняет верность школе своего мастера, Эдуарда Кочергина: немногословная, неизбыточная, сдержанная (но одновременно сияющая и завораживающая) сценография существует не сама по себе, но является частью общего высказывания.

Декорация сложная, многослойная, как и сам спектакль. Есть первый план, наиболее близкий к зрителям. Большинство предметов здесь понятны и не требуют «расшифровки»: слева карта на стене в комнате лётчика, справа — стол в кабинете чиновника. По бокам сцены расставлены стулья и столы — это кафе, где встречаются после трудного дня и опасных полётов. А вот мешки с письмами, которые перевозят авиапочтой на дальние расстояния, преодолевая горы, бури и непогоду.

Всё это — только видимая простота. Над бытовым уровнем — актёрская игра и зрительская фантазия, которые встречаются в самом центре сцены — там, где часть пространства до времени затянута плотной тканью, под которой — песок. Попадая в этот второй «слой», словно на невидимый «ринг», персонажи будут рассказывать о самом сокровенном, преодолевая неровный, сыпучий пол под собой. Весь спектакль — череда монологов, историй, сцен из разных жизней, разных судеб, связанных лишь тем, что все они произошли на планете людей. Первое действие — знакомство с персонажами. Начинает его актёр Владимир Шабельников. В качестве рассказчика он вводит зрителя в мир спектакля — задумчиво, слегка отстранённо, но осознавая каждое слово, сосредоточенно размышляет он о том, какой бы увидели Землю инопланетяне сверху, поняли ли они, почему люди воют, зачем обмениваются «кружочками» и «квадратиками» — деньгами. Его размышления прерывает телефонный звонок и новость о том, что ему отказано в полётах. Так мы узнаём в рассказчике Экзюпери, которому действительно в конце жизни запрещали летать в силу его физического и душевного состояния. Впрочем, знание биографии писателя для понимания спектакля абсолютно не требуется.

Переживая отказ, Экзюпери вспоминает о том, с чего для него всё начиналось. Молодого Экзюпери играет Иван Байкалов. Уверенный, полный жизни и готовый к подвигам — с таким не страшно отправиться в полёт. Как и с Анри Гийоме, его товарищем (Григорий Сергеенко в его роли — собранный, сдержанный, серьёзный, почти суровый, но очевидно — это человек с огромным сердцем). Одно из первых воспоминаний Экзюпери — как перед первым полётом Гийоме преподнёс ему «урок» ориентирования по карте. Он не просто показал нюансы маршрута и рассказал географические сведения об Испании, но помог во враждебной неизвестности увидеть друга — сказочную землю, где есть и опасные реки, и недружелюбные бараны, и гостеприимные жители, которые приютят странника.

Затем последуют другие эпизоды, другие воспоминания — о полётах, встречах, событиях — радостных и трагичных. Каждая история, каждый эпизод в спектакле предваряется музыкальной композицией в джазовой аранжировке в исполнении Софьи Андреевой. Квартет музыкантов на протяжение всего спектакля находится в дальней части сцены и аккомпанирует певице. С одной стороны, они — наблюдатели за человеческими судьбами, с другой — словно проводники. Софья Андреева сияет мощной завораживающей энергетикой, мастерски исполняет композиций на английском, французском, немецком языках. Одновременно в её персонаже — певице — видится путеводная звезда, символ жизни, красоты и свободы. Она не включена в сюжетные линии, существует как бы над сюжетом. И в то же время именно она задаёт рамку происходящему, обрамляет сложно устроенную вселенную спектакля, создаёт настроение, атмосферу, укрупняет сценические события, пронзает пространство глубиной своего голоса.

Ещё одна песня — и другое воспоминание: полёт Гийоме над Андами и его крушение, после которого он неделю выбирался из заснеженной горной пустыни с обмёрзшими конечностями. Григорий Сергеенко не сходит с площадки в центре сцены, утопая в вязкой поверхности. Всю катастрофу и чудо спасения зритель представляет сам — актёр только словом сопровождает его в этом путешествии. Повествование идёт в дуэте с Анастасией Полянской, которая играет жену Гийоме, Ноэль. За всю сцену она не скажет ни слова — и в этом будет ещё более убедительной. Узнав, что её муж пропал без вести, она будет ждать яростно, назло, вопреки бездушной системе в лице чиновника Жан-Мишеля (об исполнителе его роли, Максиме Крупском, — чуть позже), который поставил крест на пропавшем пилоте — вычеркнул человека. Ноэль берёт мужские ботинки — словно последнее вещественное доказательство существования любимого — и с максимальным усилием, словно забивая гвозди, выставляет их в ряд на переднем краю сцены, один за другим, шаг за шагом выкладывая путь к спасению для своего мужа, которого она не согласна просто так отдать в объятия заснеженных Анд.

О женских персонажах в спектакле, об их мечтах и судьбах мы не узнаем в деталях. Но главное понятно без слов: Олеся Линькова, Анастасия Полянская, Виола Лобань и Валерия Ледовских играют жён, подруг, влюблённых — тех, кто ждёт, кто восстаёт против бездушных механизмов, уносящих к смерти любимых, забирающих самое дорогое. Они знают, как сложно конкурировать с вольным ветром и стремлением к подвигам, но истово продолжают любить. И если для пилотов счастье в небе, в свободе, в вечном движении, то для них счастье — здесь, на земле, в чувственной близости, радости созидания, в сохранении материального мира. И вера их сильнее любой рациональности, любого материализма. Их вера творит чудеса и спасает в момент, когда надежды уже нет.

Голос женщин в этом спектакле особенно «звучит» в танцевальных эпизодах, полных глубокого содержания и эмоционального накала. Хореограф Ирина Ляховская не просто ставит танцевальные связки — пластическим языком она говорит о жизни и смерти, о любви и одиночестве. Актёры не танцуют — они словно живут этим движением, этим завораживающим и будоражащим вихрем, синхронность и чёткость которого высекает искры.

Второе действие спектакля больше похоже на сон, на воспоминания, берущие в плен — пока не выслушаешь каждое, не освободишься, не пойдёшь дальше. В центре сюжета — крушение в центре пустыни, которое терпят Экзюпери и его механик Андре (Григорий Татаренко делает своего персонажа истинным представителем братства лётчиков, самоотверженными и смелым). Они утопают в песке, который до этого скрывала натянутая в центре сцены ткань. Всё, что у них остаётся, — вода и вино, всего на несколько глотков, а ещё револьвер и мешки с бесчисленными письмами.

Борьба с пустыней происходит на фоне миражей, которые посещают лётчиков. Вот одичавший сержант, который полгода не видел людей, — персонаж Андрея Шаповала почти обезумел от одиночества и заточения в жарких песках, но не сдался — вырастил свой сад — своё апельсиновое дерево… А вот попавший в рабство мужчина (Виктор Кренделев играет гордого, непреклонного, полного достоинства человека)… И вдруг — солдаты перед боем. Охваченные ужасом от предстоящей битвы, они одновременно счастливы, ведь война, по их представлению, «место, где отверженных, незначительных и никому не нужных приемлет любовь»… Самое неожиданное и прекрасное воспоминание (а все эти грёзы — ни что иное, как реальные истории) — о том, как Экзюпери оказался в крохотном селении, слившемся с природой, и познакомился там с двумя удивительными сёстрами, разговаривающими с цветами и животными и воплощающими собой мир, красоту и любовь (их играют Анастасия Полянская и Виола Лобань).

Череда миражей постепенно подводит спектакль к финалу, в котором звучит несколько ключевых тем. Одна из них — противопоставление свободного братства пилотов (читай — Художников) и мира обыденности, мещанства. Его олицетворяет собой персонаж Максима Крупского, чиновник Жан-Мишель, который весь спектакль находится справа, на краю сцены, наблюдая или действуя. Это он в самом начел спектакля запретил Экзюпери летать, это он решал, кто и куда полетит, это он сообщил Ноэль о пропавшем Гийоме и не полагающейся ей в этом случае страховой выплате. Всегда взволнованный, суетливый, нервный, напряжённый — как он не похож на свободных, открытых, прямых в словах и действиях лётчиков. Но и с ним всё не так просто. В знойной пустыне Андре от отчаяния начнёт читать чужие письма, которые они с Экзюпери должны были доставить адресатам. В одном из них мы слышим послание сына своей матери, в котором он сетует на скучную, однообразную жизнь и тоскует о самом дорогом для него человеке — о ней самой. Письмо к матери полно нежной любви и чувственной поэзии. В авторе письма мы вдруг узнаём Жан-Мишеля, который здесь же, на сцене, слушает это письмо и представляет долгожданную встречу. И вдруг в этом вечно недовольном мужчине, в котором, кажется давно умер ребёнок, проступает способный к созиданию человек, несущий в сердце способность по-настоящему любить и быть благодарным за подаренную жизнь.

В одной из заключительных сцен спектакля звучит песня Sag Mir, wo Die Blumen Sind («Скажи мне, куда делись все цветы?»), которая особенно известна в исполнении Марлен Дитрих. Ставшая в середине прошлого века символом антивоенного движения, здесь, в этом спектакле, композиция даёт ещё один образ: цена за сорванные цветы — жестокость сердца; жестокость сердца ведёт к ненависти, ненависть — к войне, а война укладывает в землю тысячи, из которых потом снова вырастут цветы. Спектаклем «Планета людей» режиссёр Андрей Сидельников разрывает этот трагический круговорот: в финале спектакля девушки не срывают цветы, они их высаживают — красные маки на белом песчаном поле, на котором чуть не погибли лётчики. И, перефразируя цитату из книги Экклесиаста о том, что есть время разбрасывать камни, и время собирать камни, хочется сказать: есть время срывать цветы, и время их садить.

В финале снова обращает на себя внимание неизменный элемент сценического пространства, который возвышается над событиями спектакля, — огромный винт самолёта, уже упоминавшийся в начале. В окружении крохотных сияющих лампочек иллюминации, создающих иллюзию звёздного неба, этот огромный вращающийся пропеллер становится символом того, что никакая самая совершенная техника, сотворённая человеком в стремлении подчинить себе мир, не поможет преодолеть всеобъемлющее одиночество, которое испытываешь, когда смотришь в необозримую глубину небес, представляешь громады космоса, нависающие над Землёй…

В этом всём есть перекличка с историей создания книги: мучительно и долго подбирая название для своей будущей «Планеты людей», Экзюпери думал назвать её Etoiles par grand vent (буквально: «Звёзды в условиях ветра»). Другой факт: на английском языке американские издатели выпустили «Планету людей» под названием «Ветер, песок и звёзды». В сценографии Николая Слободяника и в режиссёрском решении Андрея Сидельникова сошлось всё — и ветер, и звёзды, и песок. И мечты, и надежды, и осознание одиночества. И радость жизни, и вера в любовь, и победа мира. И, конечно, джаз, который вынесен в название жанра спектакля. Джаз как ощущение внутреннего напряжения, пружины, которая вот-вот выстрелит. Джаз как всеобъемлющее осознание того, что ты живой, а потому ты любишь, разочаровываешься, танцуешь, падаешь, взлетаешь, сходишь с маршрута, стоишь перед лицом смерти, возвращаешься к жизни верой близких и всё ещё хочешь быть в этом мире. Это джаз — сложный, умный, глубокий. Это радость через боль, улыбка сквозь слёзы, танцы вопреки. Вера вопреки. И отчаянный поиск света — будь то звёзды, сигнальные огни, улыбка любимого человека… Или неоновая табличка «Выход», горящая над входом в зрительный зал театра «Суббота». После этого спектакля снова веришь — выход совершенно точно есть.

Владислав Демьяненко. «Ревизор», Театр «Суббота», Санкт-Петербург

— Действие спектакля перенесено в наше время, в чем разница между Хлестаковым из XIX века и Хлестаковым, каким бы он мог быть сейчас, то есть вашей ролью? Или разницы нет?

— Мне кажется, что нет особенной разницы. «Ревизор» Гоголя и прекрасен этим. Он звучит в любое время. Ты можешь надеть старый костюм, новый — любой. Люди ведь всегда остаются людьми. И они такие, какими их описал Гоголь. Сильно они поменялись сейчас? У меня ощущение, что нисколько. Да, порой мне бывает сложно с классической пьесой или историческим материалом. Я читаю и чувствую, что это не наше время. С Островским у меня так часто бывает. У Островского нужно знать историческое время, реалии, чтобы всё понять и транслировать это современной публике, иначе она не поймет, о чем речь. А когда я перечитал «Ревизора», я просто обалдел от того, каким современным языком написана эта комедия. За исключением некоторых речевых оборотов люди так и говорят сегодня!

— Расскажите, пожалуйста, что было лучшим и худшим в работе над ролью? Или самым увлекательным?

— Что лучшее в этой роли для меня? Что я иду на этот спектакль, как на праздник! Я каждый раз иду и радуюсь, что буду сегодня играть Ивана Александровича Хлестакова! А худшим, вернее самым необычным в работе над этой ролью был момент начала, когда мы начали работать над «Ревизором». Это была, наверное, первая моя работа, когда я не знал, что делать. Обычно, когда я читаю, то сразу вижу роль — она рисуется в моем представлении. Здесь я действительно не понимал, как делать? Я просто поверил режиссеру — Андрею Николаевичу Сидельникову. Хотя обычно я приношу много этюдов, я на чем-то настаиваю. А тут — пустота. Просто паника. Когда мне сказали: «Влад, ты будешь играть Хлестакова», — я открыл интернет, увидел, кто играл эту роль до меня, и очень сильно запереживал, потому что понял, что эта роль — великая ответственность. Слава богу, кроме Евгения Миронова, я не видел никаких Хлестаковых! Но потом страх ушел и начались репетиции.

— Какая черта вас увлекает в Хлестакове?

— Его стремительность. Он пуля вообще! Бывают спектакли, когда я за ним не успеваю, за Иван Санычем. Он гораздо быстрее меня, и это всегда стимул — догнать его, быть с ним на одной скорости, со скоростью роли, того как она написана.

— Легкость в мыслях необыкновенная.

— Да! Можно очень быстро говорить текст, я это умею. Но здесь нужно уметь быстро думать. И порой я готов к тому, чтобы говорить быстро текст, а вот быстро думать — нет. Так что эта роль меня очень многому научила и продолжает учить. И каждый раз я получаю от нее невероятное удовольствие.

— Есть ли в вас самом что-то от Хлестакова?

— Конечно! Я люблю прилгнуть, еще я довольно-таки импульсивный человек, что-то есть общее, но мой Хлестаков не я — это все равно персонаж. Я вообще думаю, что нереально сделать роль, в которой нет тебя. Мы где-то злые, где-то добрые. Ты же просто увеличиваешь какое-то свое качество или уменьшаешь. Наверное, только великие могут играть роль где вообще нет ни капли собственного я.

— Был ли в жизни момент, когда вы были Хлестаковым?

— Ко мне летом приезжала мама из Беларуси, как раз посмотрела спектакль и напомнила один такой момент. Когда я учился в Гомеле в общеобразовательной школе, у нас был предмет Мировая художественная культура. А еще я учился в музыкальной школе. Там у нас был предмет Музыкальная литература, где нам рассказывали биографии великих композиторов. И вот на МХК я приходил совершенно неготовый. У нас был отличник, Артем Крупенко, он сидел на первой парте, и я у него спрашивал: «Тема, какая сегодня тема? — Русские авангардисты. — Кто там был? — Малевич. — Когда Малевич родился? — В 1879. — Когда умер? — В 1935». А мы с детским театральным коллективом много ездили, я был в Петербурге, Германии и других прекрасных местах, был в Эрмитаже. И я тянул руку и отвечал, абсолютно неготовый, и отвечал: «Казимир Малевич — русский художник. Родился в 1879, а умер в 1935 году», — это была единственная достоверная информация. А поскольку я знал биографии великих композиторов, то компилировал из них клишированные фразы и продолжал: «Когда его хоронили, за ним шли сотни людей, такого не видовал Ставрополь, — хотя он умер в Ленинграде, но это было всё равно. — И вот они шли и шли…» И так далее. Когда заканчивал говорить про Малевича, то начинал: «А вот еще был такой русский авангардист из Сибири Иван Александрович Остапкин. Это что-то невероятное! В Эрмитаже висит его картина…» А когда учительница робко спрашивала, что же на ней нарисовано, я отвечал: «Ну, это же авангардисты, это надо видеть». Придумывал все на ходу. Она просто не очень хорошо знала МХК, я сейчас это понимаю. Но не в этом дело. В какой-то момент вдохновенного бреда, который я нес, она говорила: «Ребята, берите ручки и начинайте записывать, потому что больше вы нигде это не узнаете». А весь класс понимал, что я нагло вру: «Ах, ты негодяй, мы из-за тебя еще должны это конспектировать!»

— Спектакль очень живой, скажите есть ли у вас в нем любимые моменты, когда вы ощущаете на сцене особый драйв?

— Пиковая сцена — сцена обеда у Городничего. Текст Гоголя, мое актерское мастерство, режиссура и игра моих партнеров — все это в ней наслаивается друг на друга, и я предаюсь некому потоку. Конечно, я всегда осознаю, что играю роль, и вообще считаю, глупым артиста, который полностью перевоплощается. Если это происходит — значит тебе надо к доктору, это ненормально. Но бывает момент, когда ты уходишь из-под контроля своего сознания и идешь в потоке. Тебя начинает вести роль. (Нужно контролировать, конечно, как это идет.) Когда не я главный, а что-то потустороннее. И нас несет: меня, Гоголя, Ивана Александровича, всех, — и мы вместе летим в пропасть этого текста и невероятного материала!

— Если пофантазировать над продолжением гоголевского сюжета, что бы стало с вашим героем лет через 10-15?

— Понятия не имею. Он мог бы как ни странно оказаться строителем, а мог бы быть каким-то бизнесменом. Это настолько пластичная личность! Знаете, бывают такие люди: сначала одним занимался, а потом видишь его через несколько лет, он занимается совершенно противоположным. Хороший вопрос, я об этом подумаю!

— Как вы относитесь к мнению русских символистов, что Хлестаков — это черт. Есть в нем мистика? Что-то чертовское?

— Это придумали литературоведы. Если объективно судить, то скорее черти — это все остальные герои комедии «Ревизор», а Хлестаков вообще ангел, который спустился к ним и как-то это все устаканил. Какой он черт? Он спускается в ад! Это адище — все, что они делают, чем они занимаются. Мне так кажется. Тут проще оправдать Хлестакова, чем Городничего. А вот с Городничим посложнее.

— Что вы думаете об осовременивании классики?

— Знаете, какой для меня идеальный театр? Театр крут тем, что ему ничего не надо, нужен только актер, даже декорации не нужны. Так часто, кстати, ставят пьесы Шекспира. Ты одеваешь только черное трико. И все. Ты можешь создать все что угодно. А вот если в пьесе мне необходимо, чтобы все исторические условия и ремарки были соблюдены — это не очень хорошая пьеса. Может быть, я и ошибаюсь, но так думаю. По сути, любой хороший материал ты можешь сделать без ничего. Я помню, когда я учился в школе-студии МХАТ, мы спорили с одним американцем, который тоже там учился. Он говорил, что всегда нужен зритель, а я с ним спорил и говорил, что если ты хочешь быть актером, то возьмешь стул и будешь играть перед стулом, потому что тебе это нужно.

— Сейчас вы считаете так же? Возможен спектакль без зрителя?

— Да, это может быть очень крутой перформанс. Помните, у Марины Абрамович? Этого никто не видел, мы про это ничего не знаем, но когда она со своим молодым человеком договорилась пойти навстречу друг другу вдоль китайской стены, и они дошли друг до друга и навсегда расстались. Никто этого не видел, но я уверен, что это был мощный актерский опыт и крутой спектакль! Так что спектакль может идти не только в неисторических костюмах, а вообще без них, без декораций и даже без зрителя.

Поезд жизни прибыл на станцию «Любовь» в Железногорске

На сцене звук поезда и пассажиры с чемоданами, в каждом из которых – личный багаж радости, боли, открытий мира. Спектакль «Пять историй про любовь» по пьесе Елены Исаевой «Про мою маму и про меня» на сцене Дворца горняков показал Санкт-Петербургский театр «Суббота».

Отдавать, а не брать

Все жизненные картины соединены двумя главными персонажами: школьницей Леной и её матерью, помогающей дочери искать свой путь. Впрочем, есть ещё один персонаж – Лена взрослая. Именно она с высоты прожитых лет, теперь уже как бы со стороны, пересказывает нам написанные для литературного кружка пять своих школьных сочинений, прототипами которых стали реальные люди.

Сама старшеклассница влюблена в юношу Серёжу из своей школы. Одухотворённая этим чувством, она подмечает и в других людях именно это свойство: умение любить. Вспоминает про любимую куклу, которую ей хотелось подарить на день рождения подруге, но с которой так тяжело было расстаться. Узнаёт о мамином коллеге – операторе документального кино, который страстно любит свою работу и в поисках удачного кадра готов рисковать жизнью, но пропадает от другой страсти – к выпивке.

Создавая патриотическое сочинение про «Жизнь, отданную людям», сталкивается с судьбой, поломанной жерновами сталинских репрессий. Движимая любовью к Родине, девушка Рая увеличила в паспорте возраст, чтобы попасть на фронт, хотела вместе со всеми бороться с фашистами. Но клеймо «дочери врага народа» искалечило и её фронтовую судьбу, и женскую. И вот в старости, узнав от подруги-инвалида, за которой ухаживала всю жизнь, что именно та написала на неё злополучный донос, она всё равно прощает её, заботится, потому что любовь – это отдавать, а не брать.
Такое чувство знакомо и «Игоряшке» – первой школьной любви Лениной мамы. Мужчина пронёс светлое чувство через 20 лет жизненных перипетий, а когда судьба дала ему шанс начать всё сначала, не выдержал переживаний и умер.

Спектакли «по-питерски»

Смысловым содержанием вечерний спектакль театра «Суббота» перекликался с детским, о путешествии кролика Эдварда.  И актёры, задействованные на сцене, как например, Анастасия Резункова, несли жизненную мудрость то в образе бабушки-волшебницы Пелегрины, то как старая фронтовичка баба Рая. Татьяна Кондратьева умело перевоплощалась из юной штабной радистки Зинки в учительницу по литературе, жену оператора Фили и соседку Игоряшки тётю Галю. Кроме исполнительниц главных героинь, все остальные актёры как будто «доставали» из общего чемодана, стоящего посреди сцены, и «надевали» на себя роли разных персонажей. Так режиссёр спектакля Татьяна Воронина передала нам мир, в котором каждому из нас может достаться любая участь. И важно не то, что именно доведётся прожить, а как мы это сделаем.

Особое видение «Субботы» оценила сама драматург, Елена Исаева, которая, посмотрев постановку, сказала: «Какой петербуржский спектакль у вас получился!» Историю «Про мою маму и про меня» ставят многие профессиональные коллективы страны, но у питерского театра получилось не просто показать интересные жизненные фрагменты, а создать почву для глубоких размышлений.

И это не только режиссёрская работа, каждый актёр наполняет спектакль своим видением и своим жизненным опытом. Найти акценты своей роли Олесе Линьковой, исполнительнице «Лены маленькой», помогли детские воспоминания о своей маме. Той пришлось учиться в медицинском университете уже с маленьким ребёнком на руках и, конечно, столкнуться с трудностями.

#

«Мы, как и все люди, тоже не стоим на месте, меняемся, в нашей жизни случаются встречи, расставания, боль – все эти переживания и привносим мы на сцену».

Исполнительница роли мамы Лены, Марина Конюшко, рассказала, что начинался театр «Суббота» как народный клуб и название своё получил за встречи актёров-любителей по выходным. За 55 лет авторский театр вырос в профессиональный, но камерный: зал в Санкт-Петербурге рассчитан всего на 100 мест. Поэтому каждые гастроли, своего рода, испытания:

#

«Зал большой, и думаешь: там наверху, в двадцатых рядах насколько зритель чувствует тебя, пробиваемая энергетика между нами или непробиваемая? И вот видишь реакцию, эмоции, аплодисменты – значит всё получилось».

Эмоции по-железногорски

Инесса Колоколова

«Понравился режиссёрский ход задействовать одних и тех же актёров в разных ролях. Круг на сцене повернулся – и вот перед нами новая жизненная история, потому что у каждого из нас есть свой опыт и впечатления», – поделилась мнением Инесса Колоколова

#

«Потрясла история про любовь Раи, которую предала подруга, и она прожила тяжёлую жизнь с клеймом дочери врага народа. Спектакль учит, что в любых жизненных ситуациях нужно оставаться людьми», – сделала вывод Анастасия Фролова.

#

Анжелика Винель под впечатлением спектакля вспомнила невероятную историю из жизни сослуживца своего мужа:

#

«Его родители познакомились в годы войны по переписке. Это была настоящая любовь в письмах, но после войны связь прервалась. Девушка по распределению оказалась в Грузии и там, познакомившись с местным молодым человеком, поняла, что это он и есть – её любимый человек. Мой муж хочет написать об этом рассказ, который тоже возможно станет сценарием, потому что такие жизненные истории откликаются в сердцах людей».

Театр «Суббота» из Санкт-Петербурга представил в Железногорске два спектакля

Железногорск впервые увидел спектакли Санкт-Петербургского театра «Суббота». Несмотря на свою камерность, этот творческий коллектив хорошо известен в стране — здесь когда-то начинал свою карьеру Константин Хабенский и другие именитые артисты. В Железногорск театр привез сразу два спектакля — для взрослой аудитории и семейного просмотра. Это — очередное событие от фонда Алишера Усманова «Искусство, наука и спорт» и компании «Металлоинвест».

Фарфоровый кролик – в «железном» городе. Питерцы показали «Удивительное путешествие кролика Эдварда»

Неужели для того, чтобы научиться любить, нужно быть выкинутым за борт жизни, оказаться на помойке, пережить смерть близкого? И надо ли любить в принципе, если так больно людей терять?

Такие взрослые вопросы прозвучали на сцене Дворца горняков в детском спектакле «Удивительное путешествие кролика Эдварда». Гастроли Санкт-Петербургского театра «Суббота» организовал фонд «Искусство, наука и спорт».

«Бородавочник»

Приключения фарфорового Кролика, главного героя спектакля, начинаются в доме девочки Абилин. Чопорная одежда и манеры её родителей, сюртук, жилеты и шляпки игрушечного персонажа, чай в five o clock, часы на цепочке мысленно отсылают зрителей в Англию, да и сам сюжет словно сошёл из-под пера английских классиков. Например, про медвежонка Паддингтона Майкла Бонда или Белого кролика из Страны чудес Льюиса Кэрролла. Однако автор – современная американская писательница Кейт ДиКамилло, а её сказка написана в 2006 году.

«У него были фарфоровые лапки, фарфоровая голова, фарфоровое тело и даже фарфоровый нос. Чтобы он мог сгибать фарфоровые локотки и фарфоровые коленки, суставы на лапках соединялись проволокой», – так начинает она рассказ о своём герое, и становится понятно, что в этом фарфоровом теле сердце не предусмотрено. Невозможно расшевелить то, чего нет. И даже рассказ бабушки Пелегрины о принцессе, которая превратилась в жуткое животное-бородавочника за то, что никого не любила, не оставляет в голове Кролика никаких размышлений.

Немало «бородавочников» так и ходит по белу свету нерасколдованными, но жизнь всё равно пытается их исправить, предлагая испытания. Достались они и Эдварду. Выкинутый за борт корабля злым мальчишкой-юнгой, он дни, недели, месяцы лежал на дне – было время подумать и… начать тосковать об Абелин, которая так его любила. Однако ему повезло: рыбак Лоренс вытащил игрушку, а его жена Нелли сшила новый наряд.

Так переходил Кролик из рук в руки, побывав и на городской свалке, и в путешествиях с бродягами, и в качестве чучела на огороде, и в доме больной девочки Сары-Рут, а после её смерти стал даже «танцовщиком» для подаяний. Его уже давно не звали горделивым именем Эдвард: был он Малоуном, Бубенчиком и даже… Сюзанной. В конечном итоге его разбили на множество осколков, но снова склеили и выставили в витрине кукольного магазина.

«Я научился любить. И это ужасно»

Можно починить тело, но склеишь ли душу? Её неожиданно открыл в себе Кролик, пройдя сквозь столько испытаний, привязываясь к новым хорошим людям и снова теряя их.

«Я научился любить. И это ужасно. Любовь разбила мне сердце», – разговаривает он с невидимой «Пелегриной».

«Я покончил с любовью. Я с этим делом покончил. Это слишком больно», – говорит он и соседке-кукле на магазинной полке.

«Ужасно! – не соглашается та. – Как можно жить с подобными мыслями? В такой жизни нет никакого смысла. Внутри должно жить ожидание, предвкушение. Надо жить надеждой, купаться в ней. И думать о том, кто полюбит тебя и кого ты полюбишь в ответ». 

«Любовь защищает»

Глубокие смыслы кукольной истории оказались вполне понятны детям, с которыми мы поговорили в антракте.

photo_2023-07-30_18-59-32.jpg

Эдвард сначала никого не любил, у него была очень высокая самооценка, будто он король, а вот когда он попал на дно океана, у него пропали фальшивые фарфоровые чувства, и он понял, что такое настоящая любовь, – рассудили Ксения Шоморова и Ульяна Терехова.

#

Валерия и Артём Шабельские привели в пример любовь родителей:

 Очень жалко Кролика. Сначала ему было всё равно, кто вокруг, а сейчас нет, он хочет к дорогим людям, но уже не может к ним вернуться. Мы любим своих маму и папу, поэтому их любовь защищает нас.

#

Екатерина Копёнкина с дочерью Василисой прочитали книгу задолго до спектакля и теперь смогли насладиться постановкой, сравнив увиденное со своими представлениями:

photo_2023-07-30_18-59-29.jpg

Спектакль поглощает яркой игрой актёров, узнаваемой музыкой, например, группы Пинк Флойд. На сцене всё динамично, декорации трансформируются – истинное удовольствие.

#

Девочке понравилась Пелегрина, которая давала Кролику очень мудрые советы и которые потом мысленно в нём откликались. 

«Мы чувствовали дыхание»

Роль последней в спектакле сыграла Анастасия Резункова, актриса с 35-летним стажем работы в театре. По её мнению, не стоит бояться предлагать детям размышления о чувствах, утратах, смерти:

театр "Суббота"

С разным возрастом приходит что-то своё. Совсем маленькие дети увидят здесь историю приключений, те, что постарше уже уловят глубокие смыслы, проживут и переживут их.

#

Мудрая бабушка-волшебница, монашка, кормилица, мама, дама из министерства – амплуа её разнопланово, актриса задействовано во многих постановках театра «Суббота», в том числе спектакле «Пять историй про любовь», состоявшемся для взрослых железногорских зрителей в этот же день.

Но одно дело впечатлять любовью взрослых, и совсем другое – два с лишним часа удерживать внимание детей в спектакле с минимальной сменой действий, практически отсутствием декораций и большим количеством философии. Помогала в этом великолепная актёрская игра, центром которой, конечно же, был Эдвард, а вернее его исполнительница – Валерия Ледовских. В «Субботе» она с 2019 года, и Кролик – одна из первых её ролей:

AVD06844_DxO.jpg

В нашем театре площадка камерная, зритель – ближе и, конечно, в таких спектаклях, построенных на тексте и смыслах, это важно. Здесь дистанция от зала до сцены – больше, но зритель был очень чуткий. Мы чувствовали взволнованное дыхание в острых моментах сюжета, отклик, диалог.

#

Из зала юные зрители выходили с пониманием, как важно любить, оставлять открытым своё сердце, доверять людям вновь и вновь, а взрослые даже смахивали слезу.