Месяц: Февраль 2023

Правила приема на «Stories» не изменились: эксперты конкурса читают и обсуждают «безымянные» пьесы – куратор заранее их шифрует, авторов чаще всего попросту невозможно атрибутировать.

В этом году в шорт-лист попали новые для Петербурга имена: Любовь Страхова из Ярославля, Инна Ким из Новокузнецка, Анна Киссель из Екатеринбурга, Екатерина Златорунская из Москвы. И это только те авторы, пьесы которых отобрали режиссеры. У театра нет финансовых ресурсов, чтобы прочитать все пьесы шорт-листа, поэтому эскизы делают 6 режиссеров, отбирая из 12 предложенных им.

Вынуждена признаться: из тех 200 с небольшим пьес, которые я прочитала как эксперт, основная масса посвящена камерным, домашним проблемам: взаимоотношениям в семье, конфликтам отцов и детей или партнеров. Драматургия в России ушла из социального поля, стала герметичной. Да, школа, или семья, или сексуальная сфера – это тоже сфера выработки политических решений, тоже «фокус зрения», через который, как через каплю воды, увеличенную под микроскопом, просматриваются события Большой Истории, будь то насилие, травма или поддержка падающего. Вот только очень много текстов существуют вне времени и места, как будто в лишенном воздуха пространстве. И это качество воспринимается не как «я задыхаюсь, мне не хватает кислорода». А как «Воздуха нет? С чего вы взяли?».

В отношении режиссеров Stories каждый год принципиально меняет свою позицию. В этот раз Андрей Сидельников пригласил постановщиков с профессиональным опытом, работающих в театрах или даже возглавляющих их в регионах: Андрея Опарина (Ижевск), Артема Устинова (Москва), Ивана Миневцева (Челябинск), Михаила Лебедева (Самара), Дмитрия Акимова (Иркутск) и организатора Шекспировского фестиваля в Ереване Каро Баляна.

Но, помимо опыта, важно то, чтобы режиссер и пьеса совпали, чтобы режиссер мог расслышать пьесу и, работая с нею 3 дня, выявил стилистические и содержательные особенности, ее особую поэтику, ее театральность. Это, на мой взгляд, случилось. Режиссеры выбрали «хорошо рассказанные истории», под которыми я подразумеваю более-менее классическую структуру, развитие ситуаций.

Персонажи пьесы Любови Страховой «Московский мусор» – «глубинный народ», некое вымышленное понятие, носители традиционных (или попросту фантомных) ценностей.

Это комедия с лихими диалогами про то, как муж является к беременной жене, объявляя, что нашел себе работу на помойке. После небольшого, но сломленного сопротивления жены они уже мечтают, как организуют предприятие по пошиву и переработке подобранной там брендовой одежды москвичей, а потом и вовсе свалят в Москву. Классическая ситуация «Ревизора».

Динамичные диалоги героев (Оксана Сырцова и Иван Байкалов) Миневцев организовал через лихой и скоростной световой монтаж, когда во время ссоры мужа и жены, их быстрой рокировки репликами фокус смещается то на одного, то на другого и в итоге ровным свечением обозначает согласие героев.

Наконец, трикстер, дружок мужа (Максим Крупский), тип неунывающего ушлого мужичка, притаскивает с помойки пакеты с просроченными сыром и селедкой под «закусь».

Выпив и закусив просрочкой, мужички падают замертво, впрочем, впоследствии приходят в себя, зато с оглушительным хлопком лопается воздушный шарик, спрятанный под платьем Оксаной Сырцовой, в героине которой предпринимательская жилка спорит с органическим материнским инстинктом самосохранения. Героиня беременна, и ее попросту тошнит от запаха просроченной селедки и сыра, организм будущей матери не принимает отраву. Занимаясь не жизнью, а выживанием, персонажи убивают свое будущее.

Как бы частная ситуация пьесы выявляет социальную ментальность – нечувствительность к гниению, привычку жить на помойке, дышать помойкой, безответственность людей-падальщиков.

История «Я монстр» Инны Ким рассказывается от лица 14-летней девочки-подростка. Это не монопьеса, но прочих персонажей и ситуации мы отчасти видим и воспринимаем ее глазами.

Мир отчужден в эскизе Каро Баляна. Персонажи вынесены «за стекло», прозрачный пласторганик. За ним, например, после натуралистично описанной смерти соседки от неудачного аборта родители Ирки (Екатерина Рудакова и Григорий Сергеенко) совершают «людоедское» пиршество – монотонно, но увлеченно пожирают стейк на ужин.

«Кровь, кровь, кровь», – рефреном повторяет героиня Софьи Андреевой. И действительно, красный цвет по каплям, изначально, практически пунктирно просачивается в эскиз. В затактовой сцене персонажи один за другим красным маркером выводят на пласторганике «Я монстр». Потом Ирка отстирывает в жестяном ведре Чупика – поролоновую собачку, жестоко избитую Никитосом (он заставляет Ирку на это смотреть и тем самым берет в сообщники), – вода окрашивается в красный. В финале героиня начинает резать себя, типичный для подростков акт самоагрессии здесь нечто сакральное – надо отдать свою кровь за кровь чужую, наладить баланс этого мира. Актриса Софья Андреева опрокидывает красную жидкость из ведра себе на голову. Некому рассказать героине, что она в равнодушном или попросту убивающем мире – самое неравнодушное, самое живое и самое красивое, наконец, существо.

Режиссура обнаруживает, может быть, главное качество пьесы. Не только жестокость, но и невозможность выразить или даже отрефлексировать свое чувство. Как боль от потери матери трансформируется в сверхъестественную жестокость у Никитоса (Владислав Демьяненко). Как, возможно, беспокойство отца о дочери легко выражает себя в агрессии. Как мать переживает смерть бабушки.

Избыточный в чем-то режиссерский прием служит здесь овеществлением не только внутренней боли, травмы, но и травмированности и травмоопасности социума.

Пьеса Анны Киссель «Арбуз» – нежная и печальная. Параллельно от первого лица развиваются истории двух любящих женщин. Одна любовь – неочевидная, спрятанная за немного показной в исполнении Олеси Линьковой уверенностью женщины, беременной от бывшего мужа, взявшей историю своей жизни в свои руки и не особо рассчитывающей на мужскую поддержку. Другая – пугливая, но отважная, переполненная нежностью и горем в исполнении Варвары Костериной. Арбуз, который узбечка-гастарбайтерка, заброшенная в чужой и непонятный мир, несет в больницу умирающему любимому человеку, рифмуется с заметно округлившимся животом второй героини. Ближе к финалу становится понятно, что их рассказы – об одном и том же человеке. Хотя мужские образы, преломленные сознанием двух женщин, совсем разные. Но Михаил Лебедев отчасти, к моему сожалению, «сдает» нам интригу, сразу выводя на заднем плане фантомный образ «мужчины мечты», крепкого парня с обнаженным торсом, выполняющего гимнастические упражнения.

В финале героини встречаются на кладбище. Одну родственники не допустили к постели умирающего, другой не дали участвовать в ритуале оплакивания.

В комедии Катерины Антоновой «Уголь» Лиза приезжает в загородный магазин, чтобы купить уголь для дачного шашлыка, но проходит самый настоящий квест. Обычные вроде бы вещи, вроде оплаты покупки на кассе или отправки денежного перевода, превращаются в систему изощренных препятствий. Сфера услуг инертна, а то и враждебна по отношению к героине. Драматург мастерски выстраивает диалог Лизы со встретившимися на пути «аборигенами», которые искренне не понимают ее отчаяния.

Артем Устинов осуществил не столько жанровый переворот пьесы, сколько художественный. Комедия остается комедией, при этом дико смешной. Но в его эскизе Лиза попадает в своего рода Страну Чудес. Там живут в принципе бытовые персонажи – узнаваемые типажи хамоватых, но томных продавщиц (Валентина Лебедева, Ксения Асмоловская, Анна Васильева), гопников и флиртующих с Лизой алкашей (Григорий Татаренко, Артем Лисач). Сфера услуг не торопится оказывать услуги. Но само пространство, в котором вертикально подвешены светящиеся ламподиодные стволы, гулко звучит треск наклеиваемых этикеток и эхо шагов, не всегда совпадающих с перемещениями героини, живет какой-то своей жизнью, кажется фантастически бесконечным (не имеющим краев и видимых очертаний). Иногда режиссер, с микрофоном расположившийся в зрительном зале, подает кое-какие звуки, вроде треньканья мобильника.

Враждебность среды – совсем будничная и безличная, вообще не обусловленная какими-то мотивами, вроде социальной вражды.

Самое одушевленное и эмпатичное существо здесь – мешок с углем, сыгранный Стасом Деминым-Левийманом, отзывчиво мимирующим на все злоключения Лизы. Лиза подтаскивает его к кассе, и реальный вес актера отзывается реальным физическим усилием его партнерши. Он то обмякает, то вытягивается, потешно горюет, когда у героини что-то опять не выходит, дергает ее за юбку, точно маленький ребенок, который хочет, чтобы его скорее отсюда забрали.

Суетливую, пытающуюся расположить к себе гопников и продавщиц Марину Конюшко (Лиза) постепенно охватывает ощущение бессилия и беспомощности, как во сне, где мы тщетно пытаемся преодолеть какие-то растущие, точно снежный ком, препятствия. И вот уже Лиза в своем маленьком черном платье и на каблуках ползает под кассой, собирая мелочь, которой ей не хватает на покупку, а кассирша снимает видео с ней на мобильник.

«Счастливый» финал – Лизе наконец удается заполучить мешок с углем, а продавцы, охранник и гопники сопровождают ее сочувствующими взглядами и репликами, – выглядит как часть бреда, в котором героиня уходит в светящийся белый коридор.

Пьеса Екатерины Златорунской «Когда я был Андреем», наверное, одна из самых сложноорганизованных. Есть пятилетний мальчик Андрей, у него есть бабушка, а мама то ли болеет, то ли уже умерла. И вот на даче Андрей знакомится и начинает дружить с ровесницей Аней. А потом оказывается, что никакого Андрея нет – есть Аня и ее мертворожденный брат-близнец. А далее все как водится: психиатр, психотерапевт, лекарства, школа, принуждение и привыкание жить в социуме в качестве Ани. Но Андрей не уходит: он присутствует постоянно в сложном взаимодействии с Аней, как будто персонажи проходят вместе все стадии взросления, конфликтности сосуществования в одном физическом теле на двоих и попыток сепарации. Андрей «проступает» в Ане, и в него даже влюбляется ее одноклассница Маша.

История ведется то от лица Ани, то от лица Андрея. Две части мерцающего «я» представлены как субъекты – в динамических отношениях принятия-вытеснения. И содержание пьесы мерцающее, противящееся однозначному толкованию в мистическом, экзистенциальном, психоаналитическом или в гендерном ключе.

Эта пограничность существования героев в эскизе Андрея Опарина передана решением пространства – оно белое-пребелое и светящееся. Пространство звучит чуть запинающимися ассонансами фортепиано – возможно, Олега Каравайчука. Свет как будто рассветный. Немногочисленные вещи укутаны в струящуюся под направленным движением «ветродуя» ткань. Из этой ткани, как из изначального «ничто», возникают то яблоко, то кукла, то велосипед. Эта среда может быть чем угодно: хоть белым коридором, по которому устремляются в этот мир души новорожденных или, наоборот, умирающих, хоть постельным бельем роддома. Неслучайно в финальной сцене Андрей укутывает в эту ткань Аню, сжавшуюся наподобие эмбриона, поднимает на руки, то ли провожая в мир живых, то ли забирая с собой. Эфемерность героев подчеркивается уверенной фактурностью Бабушки (Анастасия Резункова).

Сенсорно гиперчувствительный дуэт молодых актеров Валерии Ледовских и Никиты Памурзина передает всю невозможную близость и такое же невозможное одиночество двух отторгнутых и вместе с тем слитых физически частей «я». Андрей живет в Ане, Аня живет в Андрее, их шаги синхронизируются. А когда «запрещенный» Андрей теряет голос, умолкает Душа.

В пьесе Игоря Яковлева «Война завтра не закончится» Отец и Мать молчат об утрате. У них все падает из рук: ножи, инструменты, дверцы буфетов. Все теряется, все откладывается на потом: забрать инструменты у соседа, заказать доставку, сходить на рынок. Но ясно, что никакого «потом» не будет. Жизнь поломалась и не подлежит починке. Эмоциональное онемение, утрата воли к жизни, перспективы – синоним нашего/моего состояния сегодня.

Но пьеса молчит очень громко.

В эскизе Дмитрия Акимова диалоги и голоса героев отчуждены от их физического присутствия – звучат в записи.

Пространство решено бытово – подробно и точно. Тесный закут кухни, под углом развернутый в глубь сцены: старые, еще советские обшарпанные буфеты, холодильник, стол, переполненное мусорное ведро. Шумит электрический чайник, дешевая вареная колбаса, нарезанная кружками, выглядит безжизненно-розовой.

Такое же подробное не только бытовое, но и психическое существование и взаимодействие героев. Скажем, Мать (Татьяна Кондратьева) смотрит на нож в своих руках так, точно забыла, в чем его функция. Руки мужа и жены, придерживающие одновременно дверцы буфета, на пару секунд замирают, точно в кинематографическом крупном плане, фиксирующем согласованность, момент синхронизации их внутренних жизней.

Голоса, звучащие в записи, монотонны. Передают автоматизм привычки жить в отсутствие жизни. И в то же время во внутреннем диалоге героев какое-то такое качество взаимоотношений, которое возникает между людьми только в итоге долгой общей жизни, отсутствие необходимости произносить слова вслух, чтобы быть услышанными и понятыми.

Ближайшая перспектива – визит волонтерки Анфисы. Но мы до поры не знаем, что это за Анфиса, и даже какое-то время можем считать, что Отец и Мать ждут дочь.

В пьесе Анфиса (Анастасия Полянская) появляется во второй ее части, в спектакле практически сразу стоит под дверью, не решаясь ни позвонить, ни войти, несколько раз даже порывается уйти.

Зрители в зале смеются. Это смещение оптики, не предусмотренное ни режиссурой, ни сюжетом, – конечно, следствие предуготовленности зрителей, установки на «забавное». Но когда фокус настраивается, интересно наблюдать, как смешки звучат все реже и реже, как зал проникается недоумением, потом догадкой и как озноб понимания наконец ползет по коже.

Наигранная бодрость Матери, нарочитая молодцеватость Отца (Владимир Абрамов). Внутренний диалог уступает место внешнему. Герои, включая Анфису, суетятся, разыгрывая какой-то спектакль друг для друга, заполняя пространство и время словами, но за словами – страх, будто стоит только случиться паузе, и в нее вползет то, о чем они не хотят и не могут говорить. «Ваш сын был героем», – уже уходя, тихо, с очевидной неловкостью, произносит Анфиса. «Мы знаем», – словно утешая ее, говорят родители.

Пьеса Игоря Яковлева – это художественный тест на то, как говорить, когда говорить вслух нельзя. И именно она показывает, что язык вообще и язык драматургии – очень гибкая вещь. Сегодня он работает пробелами, подтекстами, состояниями между слов. Показывает, как вырабатываются механизмы коммуникации – в паузах, в ремарках: «На экране война. Неважно какая».

Нам всему приходится учиться заново. Но иначе как?

Пьеса Константина Стешика на первый взгляд простая, с одним финальным разворотом, переворачивающим весь смысл, и поэтому без спойлера в тексте не обойтись. Два друга вышли ночью стрельнуть сигарет, спасли одного мужика, поругались с другим, поговорили с третьим, подрались, расстались. Пьеса-монолог, рассказ о себе и о друге, начинается лирически: «„Пошли пройдемся“, – сказал мне друг. „Пошли“, – сказал я. Мы вышли на улицу, на улице шел дождь». Но достаточно быстро читатель ощущает опасность, растет какое-то напряжение, то ли от появляющихся персонажей, то ли оттого, что рассказчик говорит и за себя, и за друга, а кому он это рассказывает, остается загадкой. Сами наши друзья претендуют на классический канон пары, отправившейся в путь, – Владимир и Эстрагон, Дон Кихот и Санчо Панса, даже упоминание Малыша и Карлсона не кажется неуместным: один «топит» за шалости, другой за «пойдем домой». Герои Стешика то комические, попадающие в комедию положений, то экзистенциальные, никак не достигающие цели, то слишком детские, то слишком невзрослые. Один все время чего-то боится, второй несется спасать очередную никчемную жизнь – не специально, а просто так получается. В спектакле два друга не то чтобы резвятся. Если быть очень внимательным, можно заметить, что первую фразу Герой в исполнении Ивана Байкалова говорит сам себе, сидя в одном из окон на заднике. И только потом он и его Друг (Владислав Демьяненко) материализуются на сцене. Герой все время повторяет: «сказал мой друг», «сделал мой друг». У Друга нет имени, и его слова нуждаются в комментариях, как будто он сам не в состоянии полноценно донести мысль. Монолог «я» режиссер переводит в диалог, но оставляет нам слова автора. Мы все время знаем, кто тут главный рассказчик. Но насколько он надежен, можем ли мы доверять его рассказу?
Неглубокая, с двумя колоннами, скрывающими часть происходящего, сцена театра «Суббота» почти пуста, все, что нужно для эпизода, выносят и уносят два служителя просцениума – Тени (Анастасия Полянская, Никита Памурзин). Предметный мир в спектакле (художник Мария Смирнова-Несвицкая) натуралистичен, не выглядит бутафорией и часто ею не является – зеленый мусорный бак, скамейка, каталка «скорой помощи» и даже крыло от машины вместо целой сообщают нам предельно реалистичную историю. На заднике иногда загораются окошки, в некоторых из них – видеоизображение глаза без зрачка. Глаз смотрит на нас – мы на него. Слева макет сцены, и Тени переставляют белые фигурки, иногда камера транслирует нам то, что стоит на макете, иногда нет. Изображение на всю сцену, дублирование персонажей, их мерцание вроде добавляют мистики или намекают: «все не так однозначно реалистично» или «у истории есть подтекст, двойное дно». Но макет чаще всего не попадает в поле нашего зрения, он скорее помеха, отвлекающая от действия. Условные изображения людей нужны только для финального исчезновения.

Сцены балансируют на грани трагического и комического, драматург филигранно работает с нашими ожиданиями, потенциально опасных мужиков, например с пистолетом или алкоголиков, или страдающих затянувшейся бессонницей переводит в тех, кто может поделиться сигаретой или вызвать «скорую». Стешик наделяет своих персонажей способностью к эмпатии в той или иной степени. Но главный эмпат – Друг. Демьяненко играет Друга тем, кто в молчании содержателен, его слова просты, доступны, он не утешает, он понимает. Имея серьезный взгляд, Друг находит контакт с каждым. Радуется, что, возможно, смог спасти кому-то жизнь, и уверен, что опасность где-то далеко. Кривая ухмылка, впрочем, добрая, ему помогает. Только наш Герой испытывает страх, потерянность, чувствует опасность, исходящую от всего. Он всегда чуть взнервленней Друга. Даже если они идут рядом. Друг небольшой, субтильный, смотрится более уверенным, чем Герой, пребывающий чаще всего в нервном возбуждении. Режиссер не чувствует опасности в персонажах и переносит тревогу Героя, как любого жителя огромного района, во внешнюю среду. Проявляется мистический мир, откуда под тоскливую мелодию выходит девочка с красным воздушным шариком. Режиссер играет с жанрами – комедия, боевик, мистический триллер, и текст Стешика все эти возможности предоставляет. Первая встреча решена как комедия положений. Труп – вернее, это Порезанный (Алексей Белозерцев) – весело перекатывается в нужное место, подмигивает зрителям, сам укладывается на кушетку «скорой помощи». У Белозерцева еще несколько выходов в разных ролях асоциальных типов. У другого актера театра – Григория Сергеенко – две роли, но диаметрально противоположные. Он – Мужик с пистолетом, палящий почем зря по нашим друзьям, в майке-алкоголичке, с азартным глазом, выходящий в собственный двор как на охоту. Его перемена от раздражения к минимальному сочувствию практически незаметна. Он же, Григорий Сергеенко, играет персонажа, обозначенного как Крепкий парень, человека с посттравматическим расстройством, который не спит ночами и бродит по собственному дому. Сергеенко ведет свою роль здесь очень вдумчиво, не давя на жалость, слова звучат спокойно, в чем-то смиренно, с эмпатией к самому себе. И вот они уже втроем идут за сигаретами. Герой ревниво поглядывает на Крепкого, а Друг присматривается к их новому спутнику и скорее доволен, что их компания увеличилась. Самому Крепкому новое общение в радость. Потрясающая метаморфоза с этим персонажем заложена драматургом и отчетливо сыграна артистом: Крепкий вдруг становится Хрупким. Персонаж Сергеенко, слишком спокойный, сильный, уверенный, вдруг «ломается», складывается пополам и падает на пол, не договорив фразы, не докурив вожделенную сигарету. А придя в себя, бесконечно извиняется, спрятав лицо. Извинения он приносит не нашим друзьям, хотя и им тоже. Но прощения нет за то, что жил, ощущая себя пупом мира. На заднике, как будто в многоквартирном доме, загорелось окно, в нем стол, за ним женщина и девочка с шариком. Окно оказывается рамой для воспоминания, которое важно видеть ему, не нам, для него там осталась жизнь. Действие происходит на фоне многоквартирного дома, очередная панелька с множеством окон на заднике мерцает, как звездное небо. Герои постепенно растворяются в этом мерцании.
От жанровых игр спектакль переходит к городским зарисовкам: ночь прошла, наступило утро, и вышли зависимые от алкоголя люди (как называет их Стешик) в поисках опохмела, спешащие на раннюю работу. Они проходят по сцене в разных направлениях, иногда задерживаясь. Смешно, что выгуливающая собаку сначала достает маленький пакет, чтобы убрать за собакой, но, подождав немного, прячет его и достает большой. Зарисовки, лиричные или смешные, лишь подчеркивают отсутствие того, что не происходит между друзьями, – общения. Они существуют рядом, но не ведут задушевных разговоров, только необходимые, иногда переругиваются, а цель – найти сигареты – становится неважной, и уже не она ведет друзей дальше от дома и спасения. Да кому нужны эти сигареты! Вот друзья уже дерутся. С чего началась драка, была ли причина, не очень понятно. Но за время драки с нашими друзьями происходит главное преображение. Тени посыпают их головы чем-то белым, оно остается на волосах заметной сединой, лица покрываются грязью, как морщинами. Неожиданный комментарий дворничихи (Анна Васильева) – «что вы затеяли, ведь немолодые уже» – отрезвляет нас. Поведение и жажда приключений выдавали в персонажах молодых, мы так думали, а им уже шестьдесят. Их выход ночью за сигаретами оказался длиной во всю жизнь. А был ли Друг рядом с нашим героем или только привиделся ему? Рассказчик недоговаривал нам всей правды или сам находился в глубоком заблуждении о присутствии друга. Да и кто он, твой друг? Иван Байкалов весь спектакль тревожно всматривался в зал: верим ли мы его рассказам, понимаем ли его тоску, досаду, злость? Друг тянет его куда-то, а он не хочет, страдает, но все равно идет, и случается жизнь, дружба и что-то интересное. Прозрачный занавес опускается, и вот уже рассказчик в очках с толстыми стеклами, шапке-ушанке и кожаном пальто, которое носил Друг в первой сцене, одиноко кутается на уличной скамейке под звуки песни Алексея Паперного. «Может быть, я постоянно терял ключ от до-ма…» Друг, оставивший после себя пятно света на сцене рядом с Героем, уходил тихо, незаметно, будто его там никогда и не было. Была дружба – была жизнь.

31 января 2023 года в театре «Суббота» состоялась премьера спектакля «Друг мой» по пьесе современного белорусского драматурга Константина Стешика в постановке Андрея Сидельникова.

Получился невероятно трогательный и искренний спектакль! Большая удача, что теперь в нашем городе есть такая прекрасная постановка! В этом спектакле есть над чем подумать, от души посмеяться, поплакать и во многом узнать самих себя. Для «Субботы» постановки в духе реализма стали уже некой фишкой. Все происходящее на сцене настолько натурально, что и сам зритель становится невольным участником происходящего.

История на первый взгляд довольно проста: два друга ночью выходят прогуляться, чтобы «стрельнуть» сигарет. В итоге они оказываются втянуты в большой водоворот событий и встреч. Благодаря этому мы постепенно узнаем героев.

Во время просмотра этого спектакля я четко осознала, что тоже хочу иметь такого Друга! И даже более того: я и сама хочу быть таким другом для других. Удивительно, как довольно простые вещи и поступки – бесценны на самом деле. Благодаря метафоричности сюжета, щедро приправленного нашей обыденной реальностью, начинаешь остро ценить жизнь. Мне даже показалось, что после выхода из театра даже иначе начинаешь смотреть на мир вокруг. И это прекрасное послевкусие после спектакля.

А еще все действие меня не покидали строки из песни Игоря Крутого и Игоря Николаева — «Мой друг». Для меня этот спектакль и песня оказались осень созвучными. А сам спектакль теперь точно в числе моих любимых, и я не раз на него приду. И обязательно в компании со своими друзьями.

В очередной раз я задумалась о том, кто на самом деле настоящий друг. Тот, кто готов с тобой вселиться, несмотря ни на что, или тот, кто поддержит тебя в любой ситуации. Именно друзья помогают нам сохранить человеческий облик, даже если для этого придется получить по физиономии.

Для меня определенно второй вариант. Друзья – словно маяки: к ним можно прийти в любую ненастную погоду, опереться на них и проверить свои базовые человеческие настройки. Даже неизбежное противостояние разного миропонимания здесь точно рождает истину, наполняя новым видением и принятием.

Также этот спектакль напоминал мне замечательные советские фильмы, где истинные ценности были показаны такими близкими и живыми, что к ним возвращаются вновь и вновь, устав от хаоса инстинктов и страхов.  А самое главное, что человеку нужен человек, и как бы мы не пытались убежать от этой истины, иногда дружба – это единственное, что у нас есть.

Актерам, занятым в спектакле, хочу выразить свое восхищение! Настолько просто и точно они сумели сыграть самую настоящую жизнь в разных ее проявлениях, что аж дух захватывало, а друзья, Иван Байкалов и Владислав Демьяненко, были великолепны.

Анна Васильева в роли дворничихи была такой настоящей и трогательной, что не только ей веришь безоговорочно, но и в то, что хороших людей на свете очень много. Главное — их замечать.

5 февраля в театре «Суббота» актеры шутили, играли, танцевали и рассказывали о смерти и любви в спектакле «Много шума из ничего». В постановке Галины Ждановой шекспировский текст экспериментально воплощен через абсурд, сюрреализм и модернизм, благодаря синтезу с цитатами Клима, Т.Стоппарда, Д.Хармса, М.Фриша и М.Цветаевой. Спектакль представляет собой ироничное, психодинамическое действие о самоидентификации и деперсонализации с глубоким мифологическими и философским подтекстом.

«Много шума из ничего» в театре «Суббота» — не классическая интерпретация известной пьесы, а эксперимент по мотивам произведения. Так же, как в других спектаклях театра, например, в «Вещи», «Ревизоре» или «Мареве любви», в этой постановке создано некое вневременное пространство, в котором перемешаны эпохи, тексты разных авторов, стили одежды, реальность и сны, живые и мертвые.

Спектакль начинается с того, что двое сидящих в зрительном зале актеров со стрелами в груди (Григорий Сергеенко и Артем Лисач) ведут диалог о том, каково это — умереть. Благодаря кольцевой композиции они же станут тем самым многоточием в конце спектакля, после которого вопросами о жизни и смерти предстоит задаваться уже зрителям. Через этот актерский дуэт и подбрасываемую в воздух монету вводится основной закон постановки – игра в игре.

Так игра со временем и пространством в спектакле происходит постоянно. Актеры замирают в разных позах, повторяют и даже оперным вокалом поют одни и те же реплики, оказываются не только в зрительном зале, но и за черными ширмами, на лестнице, а также внутри черного ящика Пандоры, который с грохотом перемещают по сцене.

Звуки падающего ящика, хлопки, постапокалиптический скрежет механизмов создают атмосферу странного места в параллельной вселенной, где миф и реальность слиты в одно. В этой запредельной системе стрелы Купидона и Артемиды не убивают, а меняют мировоззрение тех, кто хотел быть бесчувственным, словно в «Эквилибриуме», а вместо алекситимии обрел любовь. Особенно упорствующему в своем желании быть рядом с любимым человеком Бенедикту (Иван Байкалов) даже приходится пройти через воображаемую операцию, чтобы в его внутреннюю пустоту удалось физически вместить другого человека.

После этого окончательно складывается ощущение, что разные бессознательные образы перенесены из воображения и снов в реальность. Как часто делали сюрреалисты на своих картинах, в этом спектакле символическое соседствует с реальным. Например, актеры образуют живую скульптуру — тельца, означающего вечное единство всего сущего, а перед свадьбой обнаженную дочь Леонато Геро (Варвара Смирнова-Несвицкая) покрывают белой краской и превращают в Аписа. Монашка Франческа (Марина Конюшко) смотрит в зал через розовые очки и постоянно вертит в руках кубик Рубика в стилистике Абсолюта, на котором есть только один белый цвет. И наконец, «я» (Екатерина Рудакова) с длинными косами на голове чертит мелом на стене синусовый ритм сердца и геометрические фигуры, потому что, как дальше скажет персонаж Владимира Шабельникова, есть только совершенство геометрии и никому «не приходилось краснеть перед окружностью или треугольником».

«Я» — отдельный, значимый персонаж спектакля, благодаря монологу которого постановка обретает философский контекст. В своем монологе Екатерина Рудакова предлагает задаться вопросом самоидентификации и любви. И в этот момент игра в спектакле переходит на уровень «игры в игре», когда во время маскарада актеры выходят в масках – черно-белых собственных портретах, и их по очереди представляют зрителям, используя не имена персонажей, а их собственные. После чего проблема восприятия себя, себя как актера, себя как автора пьесы или зрителя – это уже вопрос скорее о роли в жизни, а не о том, что поможет увидеть душу или то, что внутри куклы.

По сути, в этот момент озвучена главная идея спектакля: «Любить – значит перестать бояться». Со страхами предстоит столкнуться всем персонажам спектакля. Например, «шут принца» с веселым нравом, который «в дурочках не числится» — Бенедикт (Иван Байкалов) боится любви и брака, Дон Джон (Владимир Шабельников) – лишиться власти и рассудка, а Беатриче (Софья Андреева) – женственности.

Всю глубину этих страхов и желаний актеры раскрывают через великолепную игру. Иван Байкалов комичен не меньше, чем Джим Керри, при этом сохраняет в образе стиль и достоинство, особенно в момент медитации. Владимир Шабельников талантливо играет сразу двух персонажей: высокомерного Дона Педро и серого кардинала в смирительной рубашке — Дона Джона, рисуя и образ особы королевских кровей, и наставника, способного дать совет: «Будь самим собой!», и интригана. У Софьи Андреевой получилась строптивая, темпераментная героиня, которая выделяется в постановке даже цветом – большинство костюмов в черных и белых тонах, а она выходит танцевать в красном блестящем платье и очень трепетно исполняет романс на стихи М. Цветаевой «Долго на заре туманной».

В спектакле поднято много тем, одна из которых – это просьба: «Увидьте! Услышьте!», а за этой просьбой громко звучит вопрос: «Почему забыли меня?». И это вопрос о любви, которая часто становится ключом к бессмертию. Когда пьесу Шекспира ставят на доступном для современников языке, она продолжает жить, а когда о спектакле пишут отзыв, он продолжит свое существование даже тогда, когда стихает последнее: «Браво!». И так же бессмертны прозвучавшие в спектакле стихи И.Бродского о вечной любви:

«и если через сотни лет придет отряд раскапывать наш город,
то я хотел бы, чтоб меня нашли
оставшимся навек в твоих объятьях,
засыпанного новою золой».

Уже в четвертый раз в театре «Суббота» прошел фестиваль коротких (не более 12 страниц!) пьес «Stories». Его создатели — театровед Татьяна Джурова и главный режиссер театра Андрей Сидельников — не позволяют этому событию исчезнуть из театральной жизни города. Да и кажется, что сейчас все больше обостряется желание высказаться, это подтверждает количество присланных пьес — около четырехсот. В шорт-лист было отобрано двенадцать, из них режиссеры выбрали шесть и за три дня создали по ним эскизы с актерами театра.

Открыла программу пьеса Игоря Яковлева «Война завтра не закончится». Пожилые Отец и Мать ждут некую Анфису, попутно возятся на кухне. Типичные бытовые диалоги в пьесе намекают, что прошлой жизни нет, все изменилось, расхлябалось, сломалось. Впрямую о том, что произошло в мире, не говорится. Драматург мелкими штрихами намекает на обстоятельства. Когда Анфиса — работница какого-то штаба — приходит и приносит старикам продукты, условия проясняются еще больше. Девушка спрашивает про флешку, на которой фотографии сына пожилой пары. Они нужны для концерта, посвященного погибшим героям.

Режиссер Дмитрий Акимов поделил пространство надвое: в одной части кухонька, в пределах которой обитают Отец (Владимир Абрамов) и Мать (Татьяна Кондратьева). В другой части, с черным занавесом, появляется Анфиса (Анастасия Полянская). Ее роль режиссер досочинил, и девушку зрители видят задолго до ее прихода в квартиру. Анфиса целенаправленно идет к пенсионерам и вдруг останавливается, смотрит в пакет, потом закрывает его, думает. В другой сцене даже кажется, что она решает вернуться, но все же — оказывается в квартире. Одним из важных содержательных приемов эскиза стал перевод реплик на уровень мыслей героев: голоса звучат в записи, на сцене же артисты играют реакции на слова, но когда появляется чужая девушка Анфиса, приходится все проговаривать. Хотя самого важного они сказать не могут… Круг повседневного быта замещает страх перед неизвестностью и не дает сойти с ума, но реальность может в любой момент вторгнуться в дом. Так в некотором смысле и происходит: в конце на стены кухоньки вывели проекцию слайд-шоу с фотографиями ужасов войны под не менее сильный трек. Это сбило послевкусие, ведь после аккуратной и тонкой пьесы такой лобовой прием обескуражил. Текст, не требовавший громкого публицистического высказывания, вдруг обрел его.

Некоторые эскизы в режиссерском решении лишались интриги, заложенной пьесой. Например, в «Арбузе» (драматург Анна Киссель) режиссер Михаил Лебедев вывел на сцену внесценического персонажа — мужчину, в которого влюблены обе героини. Если в тексте пазл складывается постепенно, то в эскизе он собран сразу. Любовный треугольник воплощен в мизансцене: Марина (Олеся Линькова) и Амина (Варвара Костерина) существуют по двум сторонам площадки, а их мужчина (Руслан Бальбуциев) — в глубине. Он — центр их жизни и притяжения, ему не нужно говорить или действовать, кажется, что эти женщины настолько хотят любить, что достаточно одного поступка, чтобы привязать их к себе. И уже Амина готова нести арбуз, который стал последним желанием возлюбленного, куда угодно. Варвара Костерина точно передала безграничную нежность и восторженность героини: наивно-детское поведение наряду с храбростью маленькой женщины превознесло Амину, хотя ее история в пьесе более проста в сравнении с Мариной и в некотором смысле штампована стереотипными представлениями о восточных девушках.

Наверное, наибольшую сложность для постановщиков представляли две пьесы, которые написаны как бы о подростках, но вскрывают взрослые проблемы: самоопределения и самоощущения, травмы «свидетеля» и раздвоенности сознания. Текст Инны Ким «Я монстр» строится как монолог девочки-подростка Ирки (Софья Андреева) о себе и том, что ее окружает. Кровь, жестокость, смерть — это составляющие хоррора жизни Ирки, внутри которого из-за собственного бессилия она считает себя монстром. В версии режиссера Каро Баляна Ирка наблюдает за матерью (Екатерина Рудакова), отцом (Григорий Сергеенко) и даже за друзьями Леночкой (Александра Маркина) и Никитосом (Владислав Демьяненко) с безопасного расстояния, буквально через экран, но это не спасает ее от их давления и издевательств. Жесткий текст гладко прошел через все действие, потеряв кульминационные моменты.

При чтении пьеса Екатерины Златорунской «Когда я был Андреем» изначально таит интригу: кто такие Андрей и Аня? Сущность Андрея кажется более осязаемой, с его монолога начинается действие, а Аня приходит потом, больше как видение. Но все оказывается наоборот: физически существует Аня, и это ее сознание раздвоено на Аню и Андрея.

Эскиз Андрея Опарина легок и дает ощущение прекрасного детства, будто из старых кинофильмов. Трагедия борьбы сознаний (причем в одном человеке) словно прикрыта белой пеленой, такой же, как ткань, окутывающая весь планшет сцены. Она раздувается пузырями, пряча под собой предметы памяти (велосипед, куклу, корзину яблок). Такой тканью накрывают старые вещи в оставленном доме. Среди нее легко прыгает Андрей (Никита Памурзин), преодолевая всю площадь сцены. Аня (Валерия Ледовских) вступает позже, выходя на первый план ближе к зрителям, чтобы поведать личную, почти исповедальную историю. Молодые артисты чутки к переживаниям своих героев, существуют в слаженном тандеме, легко жонглируя фразами и реакциями (например, точно выполненный трюк с «озвучкой» Андрея Аней). Отдельно, в земном мире, находится Бабушка (Анастасия Резункова). Она, сидя в кресле-качалке, куря сигаретку, вставляет колкие замечания и объясняет череду событий. Но в понимании Бабушки есть только Аня, и когда она пропадает, через пронзительно звучащее: «К кому? К брату?» — случается постижение трагедии. Легкость эскиза не затуманивает восприятия истории, а, наоборот, усиливает впечатление.

В афише конкурсных показов были и комедии. Тексты, завязанные на быте, с абсурдными ситуациями, происходящими в провинции, воспринимаются родственными друг другу. Пьеса Любови Страховой «Московский мусор» плотно забита афористичными фразами и построена на ситуации «быть или не быть»: пойти работать на мусорный полигон или нет? Главный герой Миша хочет согласиться на такую работу, а его беременная жена Рита против.

Эскиз Ивана Миневцева был лаконичен. Артисты, практически не сходя с места, перебрасывались репликами через зал, создавая комично-карикатурные образы людей, что называется, «с района». Эти представители глубинного народа погружены во тьму, и только когда кто-то говорил — загоралась свисающая с потолка лампочка (подкрученная в патроне руками самих героев). Первым озарил пространство Миша (Иван Байкалов) своей идеей новой работы. Далее с ним спорила Рита (Оксана Сырцова), являясь голосом разума, ведь только она думала о жизни и будущем. Пришедший друг Серега (Максим Крупский) внес вместе с огромным количеством пакетов и сумятицу в мысли героев. Комедийная подача материала а-ля стендап, конечно же, воздействовала на зрителей, но быстрота разговоров персонажей иногда не давала зафиксироваться на шутках, оценить их. Необычная ситуация и тематика, которая явно касается не экологии, а жизни вообще, делает пьесу благодатным материалом для дальнейшего размышления, да и сценический потенциал ее гораздо больше.

На обсуждении пьесы Катерины Антоновой «Уголь» зрители сошлись на том, что такая драматическая ситуация вполне возможна в жизни, но при этом явно абсурдна. Городская девушка Лиза по просьбе друзей заезжает в супермаркет, чтобы купить уголь для шашлыков. Но сделать это оказывается непросто, потому что вся русская бытность против главной героини. Подобные препятствия в обычной жизни вряд ли собираются в фулл-хаус, чаще встречаются по отдельности, в виде небольших помех, но такая череда проблем нужна здесь не только ради усиления комического эффекта. Галерея колоритных персонажей и сгущение типичных ситуаций подводят к осознанию ничтожности человека перед фатальным устройством русского мира, когда любая спешка и суета выходят боком, а получить желаемое можно только при помощи терпения, дожидаясь движения неповоротливой системы.

Режиссер Артем Устинов использовал комедийные возможности текста максимально, приправив его режиссерскими находками. Главным смехообразующим трюком стало превращение предмета — мешка с углем — в отдельного персонажа, которого исполнил Станислав Дёмин-Левийман. Этот «уголь», встретив Лизу (Марину Конюшко), подобно ребенку, нашедшему маму, старался не отпускать ее, следовал за ней по пятам. Было в работе артиста что-то клоунское, их взаимодействие с Лизой (девушка и поднимала «уголь» на руки, и подносила к кассе) достойно цирковой репризы. Другие персонажи, карикатурные и в то же время сказочные, пытались помешать Лизе, сбить с толку, что становилось отдельными номерами: «наезды» друг на друга гопников Федяна (Григорий Татаренко) и Чупика (Артем Лисач), неспешное прикатывание на офисных креслах двух продавщиц по имени Лена (Ксения Асмоловская и Снежана Соколова), постоянное подсматривание продавщицы Шуры (Анна Васильева). Поведение кассира Светы (Валентина Лебедева) точно списано с реальных кассиров, которые одним тембром голоса дают понять, насколько им безразличен мир вокруг. Но все происходящее в эскизе ирреально, что подчеркивается приемом подзвучки действий: артисты и режиссер использовали подручные предметы, чтобы воспроизвести стук каблуков, шуршание пакета, звонок телефона и проч. Однако равнодушие персонажей исчезает, когда героиня останавливается и, плача, смиряется с тем, что из этой «сказки» не выйти. Тогда-то они, умиляясь, показывают этот выход, в конце которого брезжит свет.

В новой постановке Андрея Сидельникова – спектакле «Друг мой» в театре «Суббота» банальная бытовая ситуация оборачивается фундаментальной трансформацией главных героев.

Пьесу современного белорусского драматурга Константина Стешика «Друг мой» впервые представили пару лет назад на фестивале современной драматургии «Любимовка». Произведение произвело сильное впечатление на многих режиссеров, и сейчас его можно увидеть на подмостках многих российских театров. Недавно состоялась премьера в столичном МХТ им. А. П. Чехова, а теперь и в театре «Суббота». Сюжет пьесы очень простой: два друга выходят на пару минут в ночь, чтобы стрельнуть сигарет. Вот только встречи, которые происходят с ними на улице, неожиданно превращаются в тест на человечность и вскрывают их реакции на страхи. Жанр постановки обозначен как «ночное путешествие».

Внезапно ребром встает вопрос: если на улице вы обнаружили раненого человека, а ваш телефон в этот момент разряжен, какие действия вы предпримете? Можно пройти мимо, прикрывшись удобным предположением, что, воз- можно, человеку все равно уже ни- чем не помочь, а телефон у одного забыт дома, а у другого разряжен. Но вдруг вы все же можете его спасти? Позвать на помощь кого-то еще? Здесь, конечно, возникают риски быть непонятым, а то и побитым.

А вот и еще один полуночник: заприметив на улице приятелей, к ним спускается из своей квартиры вполне солидный мужчина, которому не совладать со своими страхами. Рассудок подсказывает ему, что страх его – всего лишь иллюзия, но справиться с ним самостоятельно ему не под силу и он рад внезапно появившейся компании. И вот он сидит, курит воображаемую сигарету и не может избавиться от воспоминаний о потерянных близких. Ему невыносимо находиться в опустевшей квартире, один на один с раздирающими душу воспоминаниями.

Главные герои пьесы, лучшие друзья, в какой-то момент перестают понимать друг друга. Они начинают ссориться, и причина, на первый взгляд, выглядит совершенно пустяковой, но разгоревшуюся стычку погасить невозможно. Мир и согласие, которые еще несколько часов назад царили между этими людьми, разваливаются на глазах.

Но, возможно, и не было никакого друга? Быть может, перед нами один и тот же человек, который находится в разладе сам с собой и ведет бесконечные внутренние споры. Много лет назад в театре «Балтийский дом» режиссер тогда еще «Формального театра» Андрей Могучий поставил спектакль «Школа для дураков» по роману Саши Соколова. Главного героя там играли два артиста: на взгляд режиссера, одному актеру было бы не под силу передать во всей полноте сложный образ главного героя. Спектакль по пьесе Константина Стешика напоминает аналогичную историю. Простота и простор пьесы позволяют режиссеру выстраивать спектакль любым способом. Разговор двух друзей вполне может восприниматься и как внутренний монолог одного человека.

Декорации в спектакле очень условны (художник Мария Смирнова-Несвицкая), свет, как в фильмах жанра нуар (художник по свету – Максим Ахрамеев), а живые люди выступают в качестве объектов, которые могут в любой момент поменять свое место в пространстве. Это сценическое решение добавляет некоторый элемент мистики в эту, на первый взгляд, обыденную историю. В какой-то момент в качестве живой декорации на заднем плане появляется девочка с воздушным красным шаром, вызывая ассоциации с «Девочкой с воздушным шаром» Бэнкси. Помните историю: в 2018 году на аукционе Sothebys эту работу продали за баснословные деньги, и в момент покупки она самоуничтожилась. Такова была задумка художника. Бэнкси встроил внутрь картины шредер и наверняка про- считал возможные сценарии. Картина после этого инцидента еще больше выросла в цене. А гениальный художник продемонстрировал нам, как при желании можно уметь ловко материализовать то, чего нет. И это навевает размышления о природе страха. И именно ее препарирует и исследует в спектакле Андрей Сидельников. Он обнажает перед нами иллюзии, которые герои воспринимают как реальность и позволяют страху управлять собой.

Санкт-Петербургский театр «Суббота» представил премьеру – спектакль «Друг мой». Пьесу лидера белорусской драмы новой волны Константина Стешика, написанную в 2020 году, поставил главный режиссер Андрей Сидельников.

Два друга выходят ночью на улицу подышать свежим воздухом (один), стрельнуть сигаретку у прохожих (другой). Путешествие (прогулка) по ночному городу. Главных героев играют ведущие актеры «Субботы» – Иван Байкалов и Владислав Демьяненко.

«Пошли пройдемся, сказал мне друг. Пошли, сказал я. Мы вышли на улицу, на улице шел дождь. Я вернусь за шапкой, сказал я, а то голова замерзнет. Да ну, сказал друг, мы быстро. Сейчас сигарету стрельнем, и назад, сказал друг. Бросай курить, сказал я. Бросай говорить мне что делать, сказал друг. И улыбнулся…» – так построена пьеса, скорее, рассказ – от первого лица, моно – обозначено и у автора. Но в театре монолог распределен между восемью артистами.

Режиссер рассказал «СОЮЗу» о постановке.

Заходишь в зрительный зал и видишь на экранах глаз крупным планом. Что вы в это вкладываете?

Андрей Сидельников: Вся наша жизнь сегодня зафиксирована: фото, селфи, видео, навигаторы, голосовые помощники на наших гаджетах, съемки уличных камер, посты в соцсетях. Личное пространство человека очень сильно сузилось. Все время кто-то наблюдает, подсматривает за нами. И никуда не спрятаться от этого. В каждой квартире телевизоры, телефоны, компьютеры, камеры… Многие зрители прекрасно понимают эту метафору, которую можно трактовать и не так бытово, на самом деле.

Современная притча в жанре роуд-муви – так определен жанр спектакля.

Андрей Сидельников: Да, герои путешествуют сквозь ночь, с ними происходят разные происшествия. И наконец приходят в утро и понимают, что это было путешествие души. Вообще это путешествие – поединок с самим собой. Один из героев, одна сторона нашего я, не хочет никому помогать, он хочет просто жить и не вникать ни в чьи проблемы. И все время спорит с другом: зачем кому-то помогать? А другой с ним не согласен и помогает всем, кто им встречается в этой ночи. В финале друг, который приходит на помощь всем, уходит, исчезает. Как все лучшее в человеке. А второй – никому не нужный, без семьи, без детей, старый, проживший бесполезную жизнь, остается. Все это происходит за одну ночь, которая оказалась длиною в жизнь.

Чем вас привлекла эта пьеса-монолог?

Андрей Сидельников: Привлекла аскетизмом и темой. В ней заложены очень актуальные вопросы, на которые мы сегодня пытаемся ответить. Темы одиночества, страха, потери себя. У одного из персонажей пьесы, потерявшего семью в аварии (Крепкий парень), есть ключевой монолог о том, что жизнь прекрасна только в детстве и в молодости, а потом начинаются расставания с близкими и родными, жизнь забирает все.

Я часто вижу после спектакля растерянные лица, задумчивые. Зрители уходят не на драйве, как после «Ревизора» или «#ПрощайИюнь», некоторых других наших спектаклей. Но спектакль «Друг мой» для того, чтобы задуматься, заглянуть внутрь себя и попробовать не убить в себе того хорошего друга, которого в итоге теряет герой пьесы Константина Стешика.

Я впервые взялся за драматургию белорусского автора. Хотя много пьес читал. Белорусские драматурги уже давно находятся на подъеме. Если какая-нибудь пьеса откликнется во мне, то обязательно буду ставить.

Что вас лично связывает с Беларусью?

Андрей Сидельников: Раз в год я езжу в Беларусь. Я там жил, в городе Новополоцке заканчивал школу. И первый театральный опыт оттуда: с девятого класса ходил в Новополоцке в любительский театр «Время». Потом учился в Минском институте культуры. Мои родители жили в Беларуси, сейчас там есть друзья.

В свое время мы с театром ездили на Международный молодежный театральный форум «М.art.контакт» в Могилев.

Кстати, в спектакле «Друг мой» играют актеры Владислав Демьяненко – он родился в Гомеле, и Виола Лобань – родом из Минска.

Прямая речь

Константин Стешик, драматург:

– «Друг мой» – это монопьеса, написанная специально для театра. Помимо «Субботы» этот текст поставлен в МХТ имени Чехова, в Камчатском театре драмы и комедии и других.

Я давно хотел написать текст про двух добрых друзей, путешествующих по ночному городу, но сложился, оформился в пьесу «Друг мой» только недавно. Можно сказать, что этот текст – результат многих лет жизни в постсоветском спальном районе Минска.